Фазыл и сейчас помнит историю появления этой фотографии.
Неожиданно ему дали увольнительную в город. В то время это считалось непозволительной роскошью. Фазыл чуть ли не бегом побежал к дому тёти Фроси. Катя, на счастье, была дома.
— Пойдём, погуляем по парку, — едва переступив порог, предложил он. — У меня, есть несколько свободных часов.
— Ой, правда? — радостно всплеснула руками Катя. — И сфотографируемся, ладно? Страх, как люблю фотографироваться!
— Согласен, — коротко ответил Фазыл.
— Ну тогда, Федя, ты иди и подожди меня у фотографии. А я тут… немножко причепурюсь. Я недолго, совсем недолго, — заверила Катя, заметив на лице Фазыла огорчение, и не удержалась, чтобы кокетливо не повести большими голубыми глазами.
Фазыл не понял, что значит «причепурюсь», но спрашивать не стал и ушёл.
Катю он увидел ещё издалека, и ахнул от изумления. «Да такой девушки не только в Нальчике, на всём Северном Кавказе не найти! Да что там Северный Кавказ! Во всём мире только одна такая создана…»
Такой Катя ему теперь всегда и вспоминалась. На ней лёгкое шёлковое платье, светло-русые косы закинуты за спину. На ногах белые туфли с высокими каблуками. На нежном запястье сверкают золотые часики. Лицо открытое, сияющее, взгляд больших голубых глаз весёлый и задорный.
Несмотря на то, что они находились в самом центре многолюдного города, Фазылу неудержимо захотелось тут же нежно и страстно прижать Катю к груди, крепко поцеловать её. Но он лишь осторожно взял любимую иод руку. Они вошли в фотосалоп.
— Когда со мною рядом такой орёл, ястребы, разлетайтесь! — никого не стесняясь, с шутливым вызовом громко сказала Катя, и сама же первая весело рассмеялась.
Так и запечатлел их фотограф: Фазыла с напряжённо застывшим от смущения лицом и взглядом, полным немого очарования, и Катю, задорно улыбающуюся, лёгкую, воздушную и стремительную, словно ласточка.
Фазылу вдруг показалось, что глаза Кати на фотографии ожили, губы дрогнули в улыбке. Он испуганно отвёл взгляд от снимка и поспешно спрятал его в карман.
— Ну, что ж, просьбу Кати мы выполнили. Фотографию вручили именно так, как больше всего желала покойная, — голос главврача неожиданно снова стал озабоченным и деловитым.
Нередко так, намеренно уходя в дела, в придуманные заботы, люди спасаются от душевного смятения. Повернувшись к Ане, которая перестала наконец плакать в заботливо хлопотала возле тёти Фроси, он спросил:
— Кажется, одна из комнат рядом с аптекой свободна? Проводите туда гостей, пусть отдохнут. Сегодня у них было от чего устать. Да, тяжёлый, драматически тяжёлый день.
Он снял и снова начал протирать очки.
— Что вы?! — встрепенулась Аня, — Они ко мне пойдут.
— К вам?.. Столько человек в одну комнату? Я, милочка, ценю вашу отзывчивость и благородство… Только… Впрочем, поступайте, как считаете нужным. Хочу только ещё раз, на всякий случай напомнить, — комната рядом с аптекой свободна.
Фазыл помог тёте Фросе подняться с дивана. Попрощавшись с главврачом, они вышли из кабинета. Аня взяла под руку Рустама.
По улицам им пришлось идти недолго. Неподалёку от госпиталя стояло четырёхэтажное здание, угол которого был снесён снарядом. В нём и жила, оказывается, Аня.
В комнате было тепло. Особой мебели здесь не было, но стол, несколько стульев и кровать, аккуратно застеленная стареньким выцветшим покрывалом, придавали комнате ничем не заменимый домашний уют. В одном углу стояла этажерка с книгами, в другом висело зеркало в деревянной с потрескавшейся краской раме. На стене — фотография: Аня рядом с каким-то майором. Вот и всё, видно, богатство, которым располагала Аня. И всё-таки комната не выглядела пустой, бедной. На всём лежала печать заботливой и искусной женской руки, вкуса хозяйки и желания сделать своё жилище как можно привлекательнее и уютнее.
Едва войдя в комнату, Фазыл поспешил усадить ослабевшую от потрясения тётю Фросю на стул. Но тут к нему подбежала Аня и горячо зашептала:
— Что ты делаешь, Федя? Её надо немедленно уложить в постель.
Она повесила на вешалку пальто Рустама, усадила его на один из стульев и спешно разобрала постель.
Тётя Фрося легла и закрыла глаза. А Аня побежала на кухню. Фазыл тоже сел и начал, сам того не желая, молча разглядывать нехитрое убранство комнаты. Снова, как и в кабинете главного врача, воцарилась гнетущая тишина. Каждый был занят своими невесёлыми мыслями.
Вошла с большим чайником в руках Аня. Тётя Фрося, опершись на локоть, выпила налитого ей чаю с сахаром и попросила:
— Аня, доченька, а теперь расскажи нам, когда и где вы похоронили нашу Катю.
— Может быть, не сейчас, тётя Фрося…
— Расскажи, расскажи. Теперь уже всё одно — ничего не поправишь, а сердцу материнскому каждое слово о дочери дорого.
— Вчера, тётя Фрося, после обеда. Госпитальный двор еле вместил всех, кто хотел проводить её в последний путь. Даже Пётр Максимович с каким-то генералом специально прилетели. Весь госпиталь: раненые, которые могли ходить, врачи, медсёстры; нянечки — все проводили Катю на кладбище. Я ехала на машине у Катиного изголовья. Когда гроб с её телом установили над могилой, Пётр Максимович сказал такую прочувствованную речь, что редко, кто не заплакал. Даже солдаты, прошедшие все ужасы войны, насмотревшиеся на сотни и сотни смертей, терявшие не раз родных и близких, боевых друзей своих, и те не могли сдержать слёз.
Аня замолчала, торопливо и сама отхлебнула чаю, боясь снова заплакать. Потом, справившись с собой, продолжала:
— … Глянула я вокруг — кто носовым платком, а кто и по-мужски, кулаком, вытирает глаза. В конце не выдержал и сам Пётр Максимович. Голос его охрип, а потом он и вовсе не смог говорить. Отвернулся в сторону — а куда отвернёшься, когда вокруг народ? — и только плечи вздрагивали…
— Товарищ Шакиров, — повернулась Аня к Рустаму. — А вы помните майора… Нет, тогда ещё капитана Солдатова? Кстати, он теперь мой муж…
Аня снова умолкла, посчитав, что последняя фраза может прозвучать сейчас несвоевременным и неуместным хвастовством.
— Помню, помню! — оживился Рустам. — Такой подтянутый был, всегда выбритый, аккуратный. И к воинской дисциплине прямо-таки неравнодушный.
— Он и сейчас такой, — голос Ани потеплел. — Так вот, он тоже выступал на похоронах. И о вас вспомнил. «Замечательного, — сказал, — мужества и стойкости, необыкновенных душевных сил человек. Катя, которая вынесла его на себе с того страшного минного поля, не раз, даже перед самой смертью, восхищалась его поистине железной выдержкой и чувством солдатского долга».
— Спасибо, — тихо проговорил Рустам, и непонятно было, к кому он обращал сейчас это своё прочувствованное «спасибо». — А заодно поздравляю… А где же сейчас Солдатов, где Пётр Максимович? Его-то мне особенно хотелось бы повидать. Передать привет от дочери, Евдокии Васильевны, рассказать, как они живут у нас… Да и вообще поговорить. Нам-то есть что вспомнить, о чём порассказать друг другу!
— Витя ещё в штабе, наверное, — ответила Аня. — Но вот-вот должен прийти. Человек же он, сами только что сказали, аккуратный. А Пётр Максимович вчера, сразу после траурного митинга и похорон, улетел в Ташкент. Кажется, собирается забрать тётю Дусю со Светой и вернуться с ними в Нальчик.
— Ах, какая жалость! Как неудачно разминулись наши пути, — глубоко и искренне огорчился Рустам. — Уедут они все в Нальчик, и когда ещё доведётся свидеться, если вообще доведётся. А как же Пётр Максимович узнал о смерти Кати? Он же в Москве, кажется, служит…
— Витя ему позвонил. Они после войны связи друг с другом не теряли.
— Да… — задумчиво протянул Рустам. — Значит, Солдатов — ваш муж. Вот как жизнь порою поворачивается…
— Да… — в тон ему продолжила Аня. — Такой мужественный, умный и красивый человек взял да женился на такой дурнушке, как я.
— Я не об этом, — смутился Рустам. — Да и какая вы, Аня, дурнушка. Я же помню — красавица! А уж о мужестве вашем, о выдержке и самоотверженности и говорить не приходится. Знаю, как вы выполняли боевые задания в самом логове врага, притворившись сумасшедшей. Ведь это нечеловеческое самообладание надо иметь, поистине железный характер. Солдатский. Советский. Нет, Виктор не ошибся в выборе подруги жизни.
— Спасибо, Рустам, — теперь уже Аня проговорила растроганно.
Фазыл и тётя Фрося участия в разговоре не принимали. Старушка неподвижно лежала на кровати, закрыв глаза. То ли дрёма её, измученную и разбитую, сморила наконец, то ли она снова впала в забытье. Фазыл сидел у стола, уставившись в одну точку, а пальцы беспрестанно и нервно теребили края старенькой скатерти. Но вот он тряхнул головой, будто отгоняя тягостное оцепенение, и повернулся к Ане.
— Скажите, вы всё время были рядом с Катей? — спросил он.
