— Кстати, я собираюсь в воскресенье навестить дедушку Джека. Поедешь со мной?
— Я не могу, Эм. Ты же сама знаешь. Передай ему, что я очень занят. У нас тут сумасшедший дом.
— Передам. — Невинная ложь номер три. Я бы никогда не стала обижать дедушку любимыми оправданиями своего отца.
— Держись за хорошую работу, детка, — говорит он, после чего я слышу короткие гудки.
Выдохшаяся, я сворачиваюсь калачиком под одеялом и смотрю на подоконник, на котором нет ничего, кроме нескольких фотографий. Мы с Эндрю за праздничным столом на моем последнем дне рождения; свечи горят у меня прямо под подбородком, отчего кажется, что мое лицо светится изнутри. Мы с Джесс на свадьбе ее сестры, обе в пурпурных платьях, с размазанным вокруг глаз макияжем. И еще одно маленькое семейное фото: мы трое стоим на ступеньках нашего дома в Коннектикуте. На мне комбинезон «Ош Кош», и я гордо показываю камере свой новый чемоданчик для завтрака «Чудо-Женщина»[8]. В этот день я впервые иду в детский сад и выгляжу при этом бесстрашной. Меня удерживает на месте лишь необходимость подождать секундочку, пока щелкнет фотоаппарат.
Сегодня ночью я оставляю включенным свет в ванной и дважды проверяю, заперта ли входная дверь. Я снова ложусь на середину своей кровати и делаю еще несколько «снежных ангелов». Но похоже, что это совершенно напрасное упражнение, поскольку, сделав движения руками вверх-вниз, я останавливаюсь точно в том же месте, откуда начинала.
— Как живешь? — спрашивает Джесс, когда я перезваниваю ей на следующее утро. Из-за этого слова «живешь» вопрос звучит так, будто кто-то только что умер.
— Хорошо.
— Я переживаю за тебя.
Я представляю себе Джесс на другом конце провода, сидящую на своем рабочем месте за низкими перегородками ярко-розового цвета. Держу пари, что сейчас она вертит телефонный провод в пальцах, скручивая из него фигурки разных животных, как делала это еще в колледже. Хотя на ее визитках написано «графический дизайнер», деньги ей платят за всякие каракули, которые она рисует на компьютере.
— Переживать не стоит. Я в порядке. Помнишь, ведь я сама с ним порвала. Это было мое решение.
— Поэтому я и переживаю.
— Джесс…
— Нет, я серьезно. Я много об этом думала. Ты, наверное, самый хороший человек, которого я знаю, и ты никогда бы не причинила Эндрю боль, если бы не была абсолютно уверена в том, что должна это сделать. Мне просто хочется понять смысл твоего поступка. Казалось, что вам вместе так хорошо.
— Джесс, я вовсе не пытаюсь закончить разговор, но все-таки давай обсудим это потом. Я у себя в конторе. — Когда я позвонила Джесс первой и сообщила, что мы с Эндрю расстались, я наивно полагала, что она будет следовать универсальным правилам и утешит меня, очерняя моего бывшего друга. Я ждала, что она скажет: «Этот парень мне никогда не нравился» или же «Мне все время казалось, что от него как-то странно пахнет, я просто не хотела об этом говорить». Но вместо этого реакция Джесс колебалась в промежутке от: а) «Но я думала, он лучшее, что у тебя было в жизни» до б) «Ладно, если ты не хочешь выходить за него замуж, тогда это сделаю я». И наконец то, что мне понравилось больше всего: в) «Ты что, совсем с ума сошла к чертям собачьим?»
— О’кей, я оставлю пока этот вопрос, но только потому, что сейчас утро, а ты, я уверена, еще не пила кофе. Но в пятницу мы встретимся, — говорит она теперь, причем тот факт, что она находится на рабочем месте, совершенно не заставляет ее приглушать голос, в отличие от меня. Офис недавно созданной Интернет-компании, где она трудится, полон бьющей через край энергии. Сочетание современной мебели, кофеварки в стиле хай-тек, автомата для игры в пинбол и персонала, который весь поголовно носит обалденные очки, производит сильный эффект.
— Договорились. — Я хотела бы сейчас находиться там, где Джесс: сидеть себе в джинсах, посасывать «Рэд Булл». Возможно, я бы при этом сменила один тип приспособленчества на другой, но ее вариант все же лучше. В ее мире резкое изменение взглядов поощряется.
— Договорились? — переспрашивает Джесс; она не в состоянии скрыть свое удивление или просто не хочет этого делать.
— Ну да, конечно. Жду с нетерпением.
— Серьезно? А я уже собралась уламывать тебя. Даже целую речь подготовила. Не желаешь послушать?
— Если честно, не хочу.
— Ты уверена? Она очень вдохновляющая.
— Я уже и так воодушевлена, но если хочешь, чтобы я тебе подыграла, то давай.
— Нет, теперь она уже не прозвучит. Мне не нужно, чтобы ты ради меня притворялась.
— Нет, правда, я с удовольствием тебе подыграю. Как, по-твоему, я должна себя вести? Быть слишком убитой горем, чтобы ходить по барам? Или слишком занятой на работе?
— Конечно, слишком занятой на работе. Убиваться ты никогда не станешь. Это не в твоем стиле.
— Да, вероятно, ты права.
— Эм, может быть, ты просто не готова к такому вот Эндрю.
— Пожалуйста, давай оставим это. Я даже не понимаю, что это должно означать.
— А можно я задам тебе еще один вопрос? Всего один?
— Конечно, — говорю я. — Валяй.
— С тобой действительно все в порядке?
— Пожалуй, да. Я думаю, что поступила правильно. Правильно — для всех. Я в этом совершенно уверена.
— Ну, если ты так говоришь… — По ее тону понятно, что она мне не верит, но прямо сейчас у нее просто нет времени на то, чтобы со мной разбираться. Слышно, как она говорит кому-то из своих коллег: — Сиськи на этом рисунке нужно сделать больше, Марк сказал, что хочет увидеть намек на сосок. Тогда они будут выглядеть более здоровыми.
— Над чем это ты работаешь? — спрашиваю я, радуясь возможности сменить тему.
— Над наклейкой на витамины для детей.
В течение последующих нескольких дней работа буквально засасывает меня. Карл продолжает давать мне задания по «Синергону», бесконечные, вызывающие оцепенение поручения, а я героически выполняю их, одно за другим. Их монотонность и низкое ритмическое гудение кондиционера не оставляют места для других мыслей. Я каждый день провожу по двадцать часов в своем кабинете, так что глаза мои начинают стекленеть, а в ноги словно вонзаются иголки. Я питаюсь выпадающей из автомата едой, не выходя из своей квадратной ячейки, и оставляю на важных документах крошки и пятна. В юридической фирме такие отметки являются почетными знаками.
Об Эндрю я не думаю. Там, где раньше были мысли и воспоминания о нем, я ощущаю пустоту, белый шум. И в моей квартире тоже, потому что здесь царит подавляющее спокойствие. Коробки с сухими завтраками спрятаны в буфет, сиденье в туалете опущено, подушка Эндрю взбита. Но я редко бываю дома.
Я ухожу рано утром, когда на улицах еще тихо и слышен только шум машин, вывозящих мусорные контейнеры. Немногочисленные прохожие, с которыми я делю пустынные в эти часы кварталы города, идут, понурив головы и высоко подняв воротники. У нас всех виноватый вид. Покинув офис перед рассветом, я еду домой в машине с тонированными стеклами. Я смотрю в окно и невидящими глазами слежу за проплывающими мимо размытыми очертаниями города. Я забираюсь в постель, голова моя слишком отупела, чтобы заметить отсутствие Эндрю, и я засыпаю всего на пару часов, а затем начинаю все сначала.
Я даже получаю какое-то странное удовольствие от того, что у меня мешки под глазами и тело мое разбито из-за отсутствия движения. Я ловлю себя на том, что при встрече с сослуживцами в коридоре по дороге в туалет или обратно произношу такие фразы, как: «В этом месяце я смогу выставить счет почти на триста часов» или «Похоже, что предстоит еще одна бессонная ночь». Как будто подобным мазохизмом можно гордиться. Мне нравится думать, что они испытывают некий благоговейный трепет перед моей преданностью, но я-то знаю, что это не так.
Я убеждаю себя, что наслаждаюсь игрой в большого адвоката в большом городе — работой часами напролет среди постоянно звонящих телефонов и крошек от позавчерашней пиццы на столе. Что мне нравится эта пародия на жизнь.
Но на самом деле я сейчас не чувствую почти вообще ничего. Только тупую боль где-то в конечностях.
— Готова? — говорит Мейсон, который, постучав в мою дверь, теперь потрясенно оглядывается по сторонам. Мой кабинет, обычно довольно аккуратный в разумных пределах, сейчас выглядит как место преступления, которое злоумышленники разнесли в пух и прах, чтобы убийство выглядело случайным. Он наверняка почувствовал и затхлый запах остатков моего вчерашнего обеда, который был еще, возможно, следствием того, что я уже несколько дней не принимала душ; но он слишком вежлив, чтобы высказаться по этому поводу. Мейсон здесь совершенно неуместен со своими аккуратно причесанными и все еще влажными волосами.
