Работал он механиком по ремонту холодильных установок. И вообще, мастер на все руки: кому крышу починит, кому мотоцикл наладит, кому антенну смастерит. Там трояк, там пятерка; где стакан, где бутылка. Придет домой и чепуху всякую городит. Не ругается, не дерется, а так, плетет ерунду. Бэк в таких случаях старался уйти подальше, а Мишке не нравится. Шута начинает корчить. Шапку с головы снимет, поклоны собаке бьет, прощения просит, в любви клянется. Уложит Бэк голову на лапы, прижмет уши и слушает хозяина, но чувствуется, как все это ему не нравится. И Мишка злится, ему тоже не нравится. Друзья отвернулись, жена пилит, даже собака морду воротит.
Втянулся Михаил в пьянки. Что ни день — выпить хочется, а денег нет. Как ни ухитряйся, халтуры не хватает. Попробовал зарплату пропить, жена разгадала, пресекла на корню. Украл на работе ведро краски, поймали. На собрании пропесочили так, что утопился бы в этом ведре. Раньше было по сто грамм с друзьями в зарплату опрокинул, и хорошо. В праздник соберутся, на человека норма — бутылка. А тут что же? Каждый день чекушку, как за себя кинет, и смотрит, где вторая. Если есть, пойдет туда же. Мужик здоровый, пол-литра заглотнет и хоть бы что, только-только в раж начинает входить. Если выпить нечего, больной. Сто грамм — это не выпивка. А где ж набрать таких денег, чтоб по бутылке каждый день?
И надоумили Михаила дружки квартирантов пускать, дачников. Город курортный, людей прорва, жить негде. Подсчитал хозяин, сколько можно выручать, и голова закружилась. Такса единая — рубль койко-ночь. Прикинул — десять кроватей в доме становятся запросто, а если самим на лето перебраться во флигель, то и еще пяток наскребешь. Этой арифметикой и жену с толку сбил — пахнуло на нее барышами.
Жильцов искать не надо, только надумал — народу полон дом. Все как по-писаному. Все, кроме одного непредвиденного обстоятельства: Бэк…
Первая партия квартирантов вылетела из дома Громовых, как ошарашенная стайка воробьев. Никакие уговоры хозяев, никакие обещания не подействовали.
В тот вечер Михаил напился и долго со злостью выговаривал псу свою обиду за неблагодарность. Перед тем как встретить новых жильцов, Михаил принял меры предосторожности — запер пса в сарай. Но сарай для Бэка — то же, что сто грамм для хозяина. Бэк вырвался, и все закончилось тем, что вторая стайка квартирантов выпорхнула так же, как и первая. Мишка опять напился, ругался и даже пытался несколько раз пнуть пса ботинком. Громову не приходила в голову мысль, что у него из-за собаки ничего не получится. Он полагал, что все это пустяки, которые сами собой уладятся. Поэтому перед третьим заходом он посадил собаку на цепь. Такого оскорбления Бэк не ожидал. Когда он понял, что его свобода отныне измеряется длиной железных звеньев, злость плеснулась в нем с такой силой, что цепь осталась лежать у сарая, а сам Бэк… В общем, в этот раз квартиранты не вылетали, а выбрасывались, как на пожаре: кто куда и как придется. И пес, словно почуяв, откуда идут неприятности, на сей раз не ограничился платонической ненавистью. Михаилу пришлось заплатить штраф.
Вновь напившись до умопомрачения, он впервые в жизни орал на всю улицу, что убьет собаку. Орал, буянил, но пса не тронул. Бэк выслушивал ругань и виновато вилял хвостом. Он как бы извинялся и говорил: я понимаю, но ничего поделать не могу. Вот тогда-то Михаил начал сознавать, что его коммерческое предприятие рушится. От бессилия приходил в бешенство, ловчил, заманивал клиентов, уговаривал, спускал цену, но все было напрасно.
Вдруг фортуна решила поиграть с Михаилом. К нему обратились киношники с предложением сдать дом на месяц. Почуяв жареное, хозяин немного поломался, затем согласился и назвал цену, от которой самому стало душно.
Киноадминистратор покривился, но по рукам ударили. А супруга ошарашенно считала. Выходило, что они получат за один месяц больше, нежели могли получить за все лето.
К этой операции Громов готовился особенно тщательно. Руки его дрожали от голодного нетерпения, когда он сажал Бэка в сарае на цепь, здоровенными ржавыми кольцами походившую на кандалы.
Где берутся такие сила и злость? В течение ночи в доме Громовых было невозможно уснуть. Рев Бэка не прекращался ни на минуту. В нем было столько угрожающе звериного, что даже домочадцев пробирала холодная дрожь. Никакие увещевания Михаила не успокаивали собаку. И когда наутро все увидели во дворе Бэка с куском сарая на цепи, квартиранты решили не испытывать судьбу…
Вот тогда Мишка напился и решил собаку убить. Пьяный, конечно. Но Бэк, который понял, что к нему подступают не на шутку, спрятался под крыльцо.
— Убью, стерва! Убью-у-у! — надрывался Михаил.
— Миша, перестань! Миша, я прошу тебя, Миша!
— Убью сволочь, все равно убью!
— Папа… папа!
— Михаил Петрович, опомнитесь, что вы делаете?
— Миша, на тебя дети смотрят, люди вокруг.
— Отстань! Удушу гадину!
— Мишка, да ты очумел, что ли?
— Уйди, я тебе говорю, уйди!..
Лицо у Михаила красное, как переспелая клюква, залито потом, глаза выкатились из орбит, бешено косят. Он рубил и рубил топором, пытаясь добраться до собаки. Крыльцо уже все в свежих шрамах, брызжет щепками.
— Миша…
— Папа…
— Михаил Петрович…
Миша, папа, Михаил Петрович… Мишка пытался дрожащими руками заправить вывалившуюся из штанов рубаху.
Толпа за забором обсуждала:
— Алкоголик!
— Бандит! Морду, глянь, как вызверил.
— Да не бандит он. Кобеля порешить хочет.
Крыльцо уже склонилось к земле, а Михаил рубил и рубил.
Властно пофыркивая, в толпу врезался милицейский мотоцикл и деловито въехал во двор. Миша, увидев власть, бросил топор, сел на землю и закрыл голову руками. Вокруг него сразу же сомкнулось кольцо из тех, кто только что взывал к его супружеской, отцовской, товарищеской и гражданской совести. Громова подняли с земли. У самого мотоцикла пьяный Миша вдруг начал артачиться. Его уговаривали и блюстители, и граждане, но безрезультатно. Михаил размахивал руками, упирался в землю ногами. Затем как-то сразу сник и покорно сделал несколько шагов. Усыпив бдительность, он вдруг резко бросился в сторону, оставил одному милиционеру клок своей рубахи и, боднув другого головой в живот, побежал по двору. Все это произошло так неожиданно и стремительно, что милиционер недоуменно посмотрел на клок Мишкиной рубахи у себя в руке, перевел взгляд на своего напарника, свалившегося на землю, выхватил из кобуры пистолет и стрельнул в небо. Толпа, охнув, откатилась.
И вдруг ожило крыльцо: непонятно шевельнулось, начало дыбиться. Из-под него появилось что-то громадное, серое, молнией настигло стрелявшего… Сержант, выронив пистолет, упал, а сверху на него навалился здоровенный пес. Морда — сплошная ненависть, шерсть, вздыбленная кабаньей щетиной, напоминала металлические иголки.
Второй милиционер, превозмогая боль, вскочил на ноги и попытался оттащить собаку от товарища. Но пес вцепился в свою жертву так, что его намерения не вызывали сомнений. Тогда милиционер наклонился и поднял пистолет. В то же мгновение собака вновь прыгнула и оружие оказалось на земле. Роли поменялись. Теперь клочья одежды летели со второго милиционера. Ярость пса дошла до такой степени, что толпа во дворе и за забором замолкла, а некоторые поспешно ушли — от греха подальше. И вдруг будто чем-то обожгло пса: он бросил свою жертву и отскочил в сторону. Недоумение рассеялось быстро. Из-за дома появился хозяин и что-то тихо сказал. Бэк лег в тени сарая.
Сержант, что еще держался на ногах, и Миша, у которого хмель будто рукой сняло, подняли второго милиционера, уложили в коляску, уселись сами, и мотоцикл медленно, как-то неуверенно вихляя из стороны в сторону, выехал со двора.
В толпе кто-то вздохнул:
— Достукался парень, крышка!
— Да, схлопочет будь здоров, — поддержал его густой бас.
— А может, ничего не будет? — спорил с ними третий. — Пятнадцать суток для порядка отвалят, и топай. Тот ведь тоже хорош — пальбу открыл…
Прошло две недели. Вернулся домой Михаил, засверкало крыльцо свежесработанными латками. Но какими латками зачинишь незалечимое? С таким вопросом пришел к Михаилу его закадычный друг — Сергей. Они лежали под яблонькой в саду.
— Так тебя что, совсем отпустили или как? — спросил Сергей. Миша морщился, сплевывал очередной окурок и нехотя отвечал:
— Да, вроде бы…
— Что вроде бы? Ты дурачком не прикидывайся, толком говори.
— А что говорить-то? Сказали — иди! Еще повторится, посадим.
— В суд не будут передавать?
— Да будто нет. — И вдруг начал гоношить: — А что в суд? Я свое отсидел, пятнадцать суток — день в день. Это они пусть почухаются, стрельбу открыли. Тоже мне порядочки. Я что, убил кого, зарезал? Подумаешь — побежал. А собака как собака. Единственное, что могут припаять, — без намордника была. Пожалуйста, возьмите штраф. А то, подумаешь, в суд, быстрые какие…
