Миша говорил очень громко, и чувствовалось, что ему очень хотелось убедить себя в своей правоте.
— Как ты стал таким, Миша? — голос Сергея взрывается, гремит. Как ты стал паскудой, Мишка? На кого ты руку поднял, сержант?
Миша опустил голову. Лицо залилось краской, лоб покрылся мелкими капельками пота. «На кого», он знал хорошо, а «как и когда?»… Дал бы другому по роже за такие вопросы. Но это другому, а не Сергею.
Все вспомнил Михаил, все совершенно… Стыдно! Так стыдно, что хоть сквозь землю провалиться. «Выпить бы, что ли, — думал он, так денег нету, и достать негде». Ему стало еще тоскливей. Сергей ушел, и он остался один. Лежал в саду, слонялся по двору.
Михаил уже совсем собрался уйти в дом, когда увидел, что к нему направляются мужчина и женщина. Мужчина деликатно снял с головы соломенную шляпу и усталым, почти безнадежным голосом спросил:
— Не подскажете, где можно снять комнатку или уголок, хотя бы на недельку?
Михаил понял, что люди испробовали все и спрашивают его просто по инерции. Он долго думал и наконец ответил:
— Вряд ли найдете. Раньше надо было.
Мужчина развел руками:
— Если бы это только от нас зависело.
— Понятно, — согласился Михаил. — Издалека?
— С Сахалина. Понимаете, приехали, и вот такая петрушка.
— Сколько вас? — вдруг решился Михаил.
Мужчина еще не верил в возможность удачи и поэтому вяло ответил:
— Да вот, двое.
— Ну ладно, считайте, что вам повезло, заходите.
Женщина смотрела на Михаила, как ребенок на дядю, который обещает достать луну. Но видя, что тот не шутит, зашла во двор. За нею — супруг. Формальности совершились быстро. Комната подходит, о цене не спорили. Осталось только сбегать на вокзал за вещичками. Михаил потребовал задаток. Много не надо, а десятку, пожалуйста. Получив деньги, Громов выпроводил квартирантов и заметался по двору. Его вдруг осенила мысль — запереть собаку в погреб. Жены нет, никого из домашних тоже. Нацепив Бэку специально для него сделанный намордник, Михаил запер пса и убежал в город.
Часа через три, трудно переставляя ноги, шарахаясь из стороны в сторону, он вернулся. У дома шум, толпа, милиционер. Жена плакала. Она сразу догадалась, что муж запер собаку в погреб, но не знала, что делать: пришли квартиранты. Пустила их в комнату, про собаку говорить не стала, авось обойдется. И кто ж мог подумать, что сахалинец выйдет на улицу, увидит, что дверь погреба пытаются изнутри открыть, и поможет это сделать. Что было дальше, Михаилу рассказывать не надо. Счастье, что пес в специальном наморднике. На сей раз Громовых ни в чем не обвинили. Но деньги пришлось вернуть. Жена возвратила красненькую, квартиранты ретировались, милиционер ушел.
Мишка, пытаясь удержать взгляд, долго смотрел на собаку. Пьяные слезы беспомощно катились из глаз. Он достал из кармана чекушку, сорвал пробку и, закинув голову назад, жадно булькая, выпил без передыху, до дна. Громов нетерпеливо рыскал по двору глазами, как вдруг увидел рядом с воротами лошадь, за нею будку. Михаил хорошо знал и лошадь, и старика, что ездит на ней, и саму будку. Сколько возмущенных и острых слов отпустил он в свое время по поводу этого экипажа, каким презрением оделял тех, кто пользовался его услугами. Михаил что-то тяжело соображал, затем направился к калитке и распахнул ее так, что чуть не вывалился на дорогу. Восстановив равновесие, моргнул глазами, как будто его осветили прожектором, и поманил старика к себе. Тот недовольно посмотрел на Мишку:
— Ну, чего тебе?
— А ты не нукай…
— Ну ладно, чего надо?
— Кобелька примешь?
— Какого кобеля, где? — глаза старика зажглись голодным блеском.
— А тут гуляет королем, подлюга.
Чувствовалось, что Михаил уже почти ничего не соображал.
— Давай показывай.
— А у тебя там кто? — Михаил, описав пальцем дугу, показал на будку.
— Пусто.
— Тогда слезай и отходи в сторону.
— Это еще зачем?
— Слезай, тебе говорю. Загоню, потом сядешь.
Старик слез с козел и отошел. Мишка беззвучно пошевелил губами, крикнул:
— Бэ-эк!
Пес появился мгновенно. Подбежал к хозяину и выжидательно застыл. Мишка открыл будку и ткнул в нее пальцем. Собака прыгнула внутрь. Мишка закрыл дверцу и задвинул засов.
— Шуруй, — крикнул он старику и поплелся во двор. Он уже ничего не видел и не слышал. Ни как старик лихорадочно вскочил на козлы и тронул лошадь, ни как кричал Бэк.
Утром, чуть свет, он поднялся и побрел напиться воды. Какая-то мысль сверлила голову, но какая — сообразить не мог. Лежал и думал. Мутило. Опустил руку, ища Бэка. Обычно он рядом. Собаки не было. Чувство тревоги заползло в душу. Михаил поднялся, оглянулся и тихо окликнул собаку. Никто не ответил. Мишка начал волноваться и позвал уже громче. Зашел в дом. Жена и сын не спали. Оба заплаканные сидели на кровати и с ужасом смотрели на Михаила.
— Где Бэк? — голос Мишки хрипел от волнения.
Не получив ответа, Громов заорал:
— Где Бэк, я вас спрашиваю?
— Ты отдал его в будку.
Михаил стоял не шелохнувшись. Его словно ударили по голове. Затем сорвался и побежал. Бежал, не разбирая дороги, бежал так, как когда-то бегал там, на заставе. Он знал, куда бежать! Он успеет!
Старика нашел быстро и скороговоркой все объяснил. Тот посмотрел на Михаила, как на чудака, лениво вздохнул и коротко отрубил:
— Хватился, милый. Вчера и сработали.
Михаил не понял. Как сработали? Он таращил на старика глаза в предчувствии неотвратимой беды.
Старик сочувствовал, объяснял:
— Как сработали? Обычно. Порешили и шкуру содрали.
Михаил не верил. Он мотал головой и даже пытался улыбнуться. Зачем же так шутить, дескать. Но старик не шутил. Он еще раз подтвердил сказанное и, видя, как Михаил переживает, предложил:
— Ну, если тебе уж так надо, подкинь пятерочку. Привезу, какую хочешь. И на масть, и на породу…
Но Михаил не слышал. Он молча вышел за ворота и побрел домой. Как на экране, перед глазами бежали кадры, а в каждом из них Бэк… Бэк… Бэк…
Наступил вечер и…
И опять возле дома Громовых толпа. Опять слышны мужские, женские и детские голоса. Опять кричат: папа, Миша, Михаил Петрович, Мишка… Но весь гам перекрывал и заглушал голос Михаила:
— Сука я, сука!
Опять во двор въехал милицейский мотоцикл. Михаила унесли в дом, и оттуда долго никто не выходил. Затем выбежала жена и бросилась к телефону-автомату. Через десять минут на улице появилась «скорая помощь».
У ворот Сергей столкнулся с милиционером.
— Что случилось, Петя?
— Плохо, Серега, совсем плохо.
— Опять надурил?
— Хуже, Сергей. То ли чокнулся, то ли горячка…
* * *
Он как вышел из больницы, — закончила свой рассказ Нина Павловна, — больше в рот капли не брал. Его сумасшедшим считают, а он нормальный. Он все кается, винится.
Она поманила меня пальцем, — идемте, я вам что-то покажу. — Озираясь, она подвела меня к сараю и распахнула дверь: — Глядите!
Передо мной лежала гранитная плита.
— Это, говорит, когда подохну, на могилу мне поставите.
На граните небольшими буквами было четко высечено:
«МИХАИЛ ПЕТРОВИЧ ГРОМОВ. РОДИЛСЯ 14.IV.1947 ГОДА ЧЕЛОВЕКОМ. УМЕР ГОДА СОБАКОЙ».
В последнее время неприятные разговоры с мужем повторяются чаще и чаще. Когда Евгений начинает шумно слоняться по квартире с безразличным выражением лица, это значит, что он сердится. Чем лицо равнодушнее, тем Евгений злее. Потом он уходит на кухню и начинает есть — наступила крайняя точка…
Лена слышит, как муж гремит кастрюлями. Сейчас он должен появиться. И точно: Евгений входит в комнату и останавливается в дверях. Он что-то жует, долго смотрит на жену, затем негромко спрашивает:
— И когда это кончится?
Лена прекрасно знает, о чем идет речь, но отвечает вопросом:
— Что именно?
Муж начинает жевать быстрее:
— Ты, конечно, не знаешь?
«Знаешь, не знаешь, какое это имеет значение?» — Лена устало садится на стул, закрывает лицо руками, молчит. Тянутся длинные секунды.
— Чего ты хочешь, Женя?
Голос Лены звучит тихо, почти робко, но Евгений приходит в себя, словно от пощечины. Он виновато моргает глазами, перестает жевать и незаметно исчезает из дверного проема.
Наступает тишина, в которой слышно, как каплет в ванной вода из крана да Иришка скрипит пером, что-то пишет.
Чего хочет муж? Мысли в голове, словно дрожжи, разбухают, разбухают, как-то тяжело переливаются. Разве Евгений не прав? Конечно, прав. Другое дело, что Лена ничего изменить не может. Думай не думай — вывод один: в жизни бывают случаи, когда ты вынужден шагать в определенном направлении, независимо от своего желания.
В дверях опять появляется муж. Он старается не смотреть на Лену и глухим голосом куда-то в сторону бросает:
