Кэтлин Уинзор - Любовники

Дульчи с матерью сидели за столом в патио и ужинали. Девушка повернулась — очевидно, услышала колокольчик, — жаждущим страстным взглядом посмотрела ему в лицо и тут же встала. Воцарилось молчание. Все вокруг застыло в каком-то оцепенении, словно Эрик, придя, навечно заморозил эту сцену, чтобы запечатлеть ее в своей памяти.

Весь стол пестрел цветами: красными, розовыми и белыми гибискусами, бугенвиллеей, розами и лилиями; посреди цветов горели свечи, стоявшие в высоких позолоченных подсвечниках. Кроме свечей, ничто не освещало стол, лишь томный бледный свет луны стекал на сад, заколдовав его. На Дульчи было вечернее платье, напоминающее костюм балерины, со множеством юбок, ниспадавших каскадами, из туманного серого тюля, нашитого на темно-красную ткань. Контур ее изящной груди подчеркивался элегантным лифом, оставляющим открытыми белоснежные плечи. На юбках сидели три или четыре голубых бабочки, и еще одна виднелась на ее плече. Она была так поразительно красива, что Эрик остолбенел и на какое-то время совершенно смешался.

Потом сцена снова пришла в движение, и Дульчи с радостным восклицанием устремилась к нему.

— О Эрик, вы пришли! А мы почти перестали надеяться! Марсия, живо принеси доктору Торстену его суп! Пожалуйста, садитесь. О Эрик, ну как вам не стыдно покидать нас так надолго! А я ведь специально оделась для вас!

— Какое красивое платье, — пробормотал Эрик и повернулся к ее матери. — Прошу прощения за опоздание, миссис Паркмен.

Миссис Паркмен любезно улыбнулась Эрику, хотя ему показалось, что выражение ее лица несколько холодно.

— Ну что вы, — промолвила она, — все в порядке. Так вы присядете?

Ему не хотелось говорить миссис Паркмен, что он понятия не имел о том, что его ожидали, хотя Дульчи, безусловно, сообщила матери, что он придет, а потом просто уверила в этом. Ну что ж… Он посмотрел на Дульчи. А почему бы и нет? Ведь она, должно быть, способна поверить во все, что угодно, и никогда не знает разочарований.

Конечно же, была и такая вероятность, что его приглашали на ужин, равно как и то, что он обещал явиться в назначенный час. Теперь, когда пришлось жить в двух мирах: одном — человеческом, а в другом — принадлежащем огромным кошкам, его едва ли мог удивить тот факт, что в последнее время постоянно происходила какая-то путаница с приглашениями на ужин.

Он сел на предложенное место и принялся за суп, принесенный Марсией.

— Мне надо было сделать несколько телефонных звонков в Штаты. А на это ушло довольно много времени, — сказал Эрик, чувствуя, что должен объяснить миссис Паркмен причину своего опоздания.

Во время ужина все трое вели приятную беседу, и когда Эрик смотрел на Дульчи и ее мать, на стол, пестрящий яркими цветами, на блеск свечей, на попугая, с дикими воплями прыгающего с ветки на ветку, на обезьянку, сидящую на дереве, на Порфирию, белым комочком свернувшуюся у ног Дульчи (Эрик решил, что она с необыкновенной скоростью примчалась домой, чтобы до его прихода сменить обличье), он ощущал, как все его существо переполняется благодарностью Богу.

«Если таков конец моей жизни, — размышлял Эрик, — то я просто не мог бы стать счастливее! Мне ничего больше не хочется. О, какое беспредельное блаженство!» Он посмотрел на Дульчи и увидел, что она нежно глядит на него. Когда их взгляды встретились, девушка слегка наклонилась к нему и быстро коснулась его руки.

— Правда, чудесно? — спросила она. — Мы трое так счастливы вместе! — Дульчи посмотрела на мать, и они обменялись улыбками, полными понимания, как показалось Эрику. Наверное, Дульчи может вызвать улыбку и симпатию у каждого, с кем встретится, и везде, куда бы она ни попала в своей жизни. И не только из-за своей необыкновенной, божественной красоты, но также из-за своего «я», которое несло умиротворенность и гармонию.

Подумав об этом, он вдруг почувствовал себя абсолютно оторванным от этого мира, словно какая-то будущая пустота манила его к себе. Эрик покачал головой, отгоняя это неприятное чувство. Почему же он боится ее? Она влюблена в него. Она сказала ему о своей любви всего несколько часов назад, и вот теперь он находится в ее доме. И Эрик украдкой глянул на нее, чтобы проверить, не изменилось ли что-нибудь в ее облике.

Когда Дульчи ела, светлые волны волос чуть ниспадали вперед, закрывая лоб, и Эрик видел только ее профиль, красивый нос, длинные ресницы и нежный рисунок рта. Нет, она совершенно не изменилась. Но ему страстно хотелось, чтобы мать оставила их наедине, ведь так хотелось расспросить Дульчи обо всем; одна мысль о том, что она могла измениться, вызывала у него сильнейший протест и возмущение.

Они все вместе выпили кофе, а потом миссис Паркмен поднялась и сказала:

— Прошу прощения, но мне придется вас оставить. Мне надо написать несколько писем. — Она протянула Эрику руку. — Очень рада была познакомиться с вами, Эрик. Прощайте.

Эрик настолько обрадовался, что наконец-то они избавились от нее, что вначале даже не понял, что ему сказали. Потом, когда Марсия убирала со стола, он повернулся к Дульчи.

— Твоя мама только что попрощалась со мной?

Дульчи, стоявшая рядом с ним, медленно опустила голову.

— Да. Мы ведь завтра уезжаем.

Эрик почувствовал, как виски его стянуло металлическим обручем с шипами, который сжимал голову все крепче и крепче.

— Уезжаете? — удивленно переспросил он.

— Да, — мягко улыбнулась она. — Мне тоже очень жаль.

— Ты ничего не сказала мне об этом днем, — сдавленно, чуть слышно проговорил он, нервно поглядывая на Марсию и ожидая, когда же та наконец уйдет. Он с удовольствием схватил бы ее в охапку и вышвырнул с патио, лишь бы только она поскорее убралась вон, раздавил бы ее на стене, как клопа, — да, у него хватило бы сил сделать это.

— Днем я еще не знала об этом, Эрик. Мы все решили позднее. Мама сказала, что папа слишком надолго задержался здесь, поэтому мы и уезжаем. Снова уезжаем, чтобы помочь ей хоть немного пережить утрату. Вероятно, вы не понимаете, каково это, Эрик, но уверяю вас, это очень трудно — жить с кем-то, кто уже умер, но не хочет оставлять вас в покое.

— Тогда вы, наверное, понимаете это…

— Мы могли уехать отсюда в любой день, но вот пришлось немного задержаться.

— Куда же вы отправляетесь?

— Мы точно не знаем, Эрик… — Она села на стул рядом с ним. — Вы смотрите так, будто очень рассержены. Вы сердитесь?

— Вообще-то… для меня это полнейшая неожиданность. Я полагал… Дульчи, ведь ты сказала, что любишь меня. — Он повернулся к ней с искренней мольбой в глазах. — Ведь ты сказала это, правда? Или мне просто почудилось?

Она улыбнулась и наклонилась к нему, затем медленно подняла руку и ласково погладила его по голове.

— Конечно же, я говорила, что люблю тебя, Эрик. Я люблю тебя.

— Так почему же вы уезжаете? Твоя мать хочет увезти тебя от меня? Ты что-нибудь рассказала ей?

— Я ей сказала обо всем уже очень давно, — ответила Дульчи беспредельно нежно, словно понимая, что его надо подбодрить и успокоить. — Наверное, еще неделю тому назад, а может, и больше… когда тебе было плохо.

— Так вот почему она уезжает. Я понял. Но она не может увезти тебя, Дульчи. Я не позволю тебе уехать от меня… Я люблю тебя. И это правда… то, что ты сказала мне в первый день нашего знакомства… Прежде я ни разу не был влюблен. Но сейчас влюблен, Дульчи. Влюблен по уши.

— И тебе двадцать девять лет, — торжественно проговорила Дульчи. — Прожить так долго без любви… — задумчиво прибавила она и, покачав головой, тяжело вздохнула. — Бедный Эрик.

— Не надо жалеть меня, ради Бога. Я достаточно счастлив. Я был… О, черт с ним, кем я был. Для тебя это не имеет никакого значения. Но я люблю тебя и не хочу потерять.

Некоторое время она молчала, а потом встала и отошла от него. Он по-прежнему сидел, наблюдая за ней. Она стояла, положив одну руку на бедро, а вторую подняв и приложив указательный палец к губам, и так глядела в землю, подобно маленькой девочке, столкнувшейся с какой-то трудноразрешимой задачей. И чем больше Эрик смотрел на нее, тем сильнее чувствовал, что именно в этой девушке сосредоточено все, к чему он стремился в этом мире; он ощущал страшную боль, какой у него никогда еще не было. Ему страстно хотелось обладать ею, но не так, как другими женщинами, хотелось все время быть рядом с ней, обожать ее и защищать от всех невзгод всю оставшуюся жизнь. И ему больше не казалось странным, что он способен на такое желание, ибо оно намного естественнее и искреннее всего, что он переживал раньше.

Несколько минут они молча чего-то ждали, потом он встал, подошел к ней и нежно заключил в объятия. Она чуть откинула голову и посмотрела ему в глаза.

— Ведь ты любишь меня, правда? — спросила Дульчи ласково. — И ты никогда не думал, что такое может с тобой случиться.