– Когда я думал, что ты осталась с Грегом, – начинает он аккуратно, – я попробовал двигаться дальше. Поэтому мы с Антонией поужинали.
Флоренс грустнеет, опускает глаза в меню и погружается в собственные мысли. Это хуже, чем если бы она закатила скандал.
– У нас ничего не было, – добавляет он. – Вообще ничего. Даже не целовались.
– Почему? Она очень красивая.
– Тогда я понял: не хочу касаться ни одной женщины, кроме тебя, – объясняет Джек.
В ее глазах снова загорается свет, который греет душу. Однажды она отпустит его прошлое и перестанет сомневаться в том, что других больше не существует. Их словно никогда не было, настолько ее образ затмевает всех остальных.
– Что у тебя случилось? – мягко спрашивает он.
– Не заметила времени, – поджимает губы Флоренс. – Занималась одной задачей.
– Расскажешь?
– Пока нечего. Думала, когда у меня будет управляющая, главные проблемы решатся сами собой. Оказалось, нет. Все еще нужно сделать кое-что, а я не представляю как.
– Флоренс, – он протягивает руку и накрывает ее ладонь своей, – может, хотя бы обо мне подумаешь?
– Я столько об этом думаю, сейчас уже не хочется.
– Что-то не так с выставкой Тьяго?
– Нет, наоборот. И Бронски тоже решила на волне успеха поработать со мной, – устало вздыхает она. – Мне кажется, в этом вся проблема.
– Тебе не нравится Бронски?
Эта сумасшедшая любит делать гигантские инсталляции из всего, что попадется под руку, и все они одинаково похожи на хер. Джек готов поставить сотку на то, о чем Бронски треплется со своим психоаналитиком.
– Я не чувствую в этом себя, – со вздохом признается Флоренс. – Галерее четыре года, а я словно потеряла общую концепцию. Совершенно не понимаю, куда двигаюсь.
К их столу подходит официант, но Джек отсылает его коротким движением.
– Любимая, этот вопрос за день не решается. Люди на него за всю жизнь ответить не могут. – Он внимательно смотрит Флоренс в глаза. – А ты решила, что у тебя выдался более-менее свободный месяц, и ты уже все придумаешь?
– Нет, но я даже не знаю, с чего начать. Перебрала все, от инсталляций Бронски до NFT.
– А я могу предложить кое-что?
Джек уже понял: Флоренс не очень любит, когда кто-то сует нос в принципиальные вопросы ее работы. Весь месяц он учился затыкаться, но теперь… Вдруг сможет помочь?
– Если я отвечу «нет», ты не будешь вмешиваться?
– Не буду, – качает головой он. – Хочешь разобраться сама, только скажи.
– Да что же такое, – вдруг улыбается Флоренс, – теперь я хочу послушать, что ты придумал.
Она смотрит на него таким взглядом, что растаял бы камень. А Джек намного мягче.
– Что ты предлагаешь? – спрашивает она.
– Это ведь твоя галерея. Почему бы тогда не начать с вопроса, кто такая Флоренс Мендоса?
– Я хорошо себя знаю.
– Уверена? – Джек сжимает ее ладонь. Разговор становится слишком важным. – Сколько на тебя смотрю – ты стыдишься того, кто ты есть. Понимаю, сам такой же.
Флоренс удивленно приподнимает брови, но в глазах видно: попал.
– Знаешь, кому завидую? Адель. Она рот открывает, и ты слышишь, что она из Тоттенхэма, без золотой ложки в заднице. Ей все равно, кто и как ее воспринимает. А мы с тобой оба притворяемся. Ты – что не колумбийка. Я – что не из простой манчестерской семьи.
– Джек, какое это имеет значение?
– Ключевое. Любимая, мы не можем притворяться людьми, которых не существует. Ты никогда не будешь усредненной американкой, такие не встречаются в природе. Я никогда не буду усредненным британцем. Нет, вру, притворяться мы можем, в целом дело нехитрое. Но когда добираешься до сути вопроса, там уже врать себе не стоит.
– Я ведь не София Вергара.
– Нет. Ты – Флоренс Мендоса. Но сама мне скажи: почему ты взяла Тьяго? Потому что он – твой кузен?
– Потому что его картины хороши.
– А хороши почему? Есть внутренний отклик. И не только у тебя или меня: Уэбер твой и тот что-то почувствовал. Тьяго не пытается быть американцем, он остается собой, даже приняв новые условия.
Официанта снова приходится отгонять – они не закончили, – и его раздражение только распаляет Джека.
– Ты столько всего делаешь, чтобы попасть в чьи-то стандарты красоты и публичный образ, но сама видишь: тупик. Не ты. И поэтому – уж прости, любимая, но я должен это сказать – галерея отражает тебя. Искусство, подогнанное под стандарты критиков и принимаемое такими, как Грег.
– И что предлагаешь? – Флоренс наклоняет голову. – Работать с этникой? Говорить с акцентом? Отрастить колумбийский зад?
– Отращивай, если это то, кто ты есть, – пожимает плечами он.
– А ты сам начал бы со мной встречаться, если бы я была такой же, как мои родственницы?
– Ты про внешность? – внутри поднимается возмущение. – Флоренс, ты кем меня считаешь? Я люблю женщину, а не манекен. Боже, мне вообще насрать, как изменится твое тело, из-за еды, или времени, или еще чего! Мне нужна ты, а не образ успешной американки. Вся ты, с задницей или без.
Она серьезнеет. Джек понимает, что разошелся, и этот разговор стоило приберечь на более удачное время. Он тянет ее руку к себе и прижимается губами к ладони.
– Слишком, да? – виновато произносит он. – Прости, я не должен был.
– Нет, – грустно отводит глаза она, – ты на самом деле прав.
Флоренс оглядывает себя и улыбается.
– Мне такого раньше не говорили. Даже не знаю, что чувствую.
– Мы можем не возвращаться к этой теме, – предлагает Джек.
– Нет, не в этом дело. Не знаю, как у тебя получается, но ты всегда говоришь вещи, в которых я боюсь признаться себе.
– Мы делаем это друг для друга, – напоминает он.
К ним в очередной раз подходит официант, и теперь Джек не собирается его отгонять.
– Как вовремя, – улыбается ему Флоренс. – Сделаем заказ?
– Конечно, – кивает Джек.
– Я буду… – Она набирает в грудь воздуха и опускает глаза в меню. – Стейк. Средней прожарки. С картошкой.
От гордости – и за нее, и за себя – Джека едва не разрывает в клочья. Он в первый раз увидит, как Флоренс ест что-то мощнее брокколи.
– Я люблю тебя, – напоминает он, когда они заканчивают с заказом. – Даже если ты решишь, что пора возрождать венский акционизм, и это будет идти от сердца, я поддержу.
– Знаешь, – наклоняется она ближе, – ты – единственный парень в мире, с которым я могу быть собой. Что бы это ни значило.
– Это взаимно. Но ты – единственная девушка в мире, с которой я вообще могу быть.
Эпилог
Факбой
Шесть месяцев спустя
На вокзале Пикадилли так же шумно, как и годы, десятилетия назад. Не настолько истерично, как в Лондоне, конечно. Скорее, привычный муравейник из тех, кто приезжает и уезжает. Если встать вот здесь, где табло, можно почувствовать, как под ногами глубоко и спокойно дышит город. Его родной город.
Флоренс улыбается, держа Джека за руку. Она оглядывает людей вокруг и вдруг поворачивается, на лице появляется детский восторг.
– Они говорят, как вы, – произносит она. – Получается, здесь целый город, как вы?
– Некоторые куда хуже, – отвечает Джек. – Но в общем – да. Каждый город в Англии говорит по-своему, мы так друг друга и узнаем.
– Факбо-о-ой! – раздается радостный вопль сбоку. – Да ты шутишь, приятель, ты правда приехал!
– Это папаша Джорри, – наклоняется к ее уху Джек, – не удивляйся ему, он немного двинутый, но добрый.
Двухметровый, совсем заматеревший в последние годы Джорри сгребает его в охапку, едва не ломая кости.
– Я думал, ты меня подъебнул, что приезжаешь, – радостно заявляет он. – Даже ехать не хотел, а потом прикинул – вдруг не брешешь? – и примчал.
– Пусти, – просит Джек, – ты меня поломаешь.
– Тебя миссис Мур не поломала, куда мне, – ржет тот и только теперь замечает Флоренс. – Ого, здравствуйте и вам.
– Познакомься, это моя девушка, – обнимает ее Джек, – Флоренс Мендоса.
