— Марго! — заорала со своего любимого кресла в углу грубая Розка. — Ты со своим хосписом затрахала уже всех. Я бы даже сказала — заебала. Не поедет мать. Сто раз, блин, обсуждали уже… Глупая ты, что ли? Боишься, что свои шикарные именины справишь не на должном, высочайшем уровне? Что придется с судном побегать в кругу званых гостей?
— Бог дал родню, а черт вражду, — невозмутимо прокомментировала образованная Лилька, — Розочка, девочка моя, ну ты считаешь, что всем поругаться сейчас — это правильное решение?
— Ты мне тогда скажи, — развлекалась грубая Розка, если вот человек постоянно повторяет «блядь блядь блядь» — значит ли это, что он мечтает об интимном свидании со стахановкой от любви?
— Вот, блядь, даже не знаю, — хихикнула Юля.
Маргошина мысль без нужды выслать в хоспис Розалию Антоновну, неотделимую от собственного дома, как улитка от витиеватого панциря, казалась ей гадкой и подловатой. Ну и реплика о квалифицированном медицинском уходе, конечно, тоже порадовала — своей непосредственностью.
— Один рычит да лает, другая мурлычет да фыркает, — поделилась Лилька своим мнением о родных сестрах. Подумала и зачем-то добавила: — Хотел бы сесть, да жопы нету.
— Ты, Лиля, это о чем? — удивилась Юля.
— Это я о своем, — сухо ответила Лилька.
— Кстати, девочки, вы не видели моей флешки? — сменила тему Марго. — Превосходно помню, что оставляла ее на столике в нижнем холле, такая маленькая, с Нефертити…
— В каком нафиг смысле с Нефертити? — просто так спросила грубая Розка. Флешки она не встречала.
— На корпусе нарисован ее царицын лик, — пояснила гордая Марго, — жаль потерять, во-первых, у меня там много всего, да и потом — это подарок моего шефа. Он из Великобритании привез…
— Из Великобритании, сука, — сказала грубая Розка. — Я вот третий день свой мобильник найти не могу и ключ от задней калитки, — сказала грубая Розка еще, — и то молчу.
— Сумасшедший дом, — прошипела Марго. Марго любила шипеть.
На веранду, осторожно попирая темные паркетные доски туфлями без каблука, взошла репетиторша, «англичанка». Как в хорошо оформленном спектакле, ее выход удачно подчеркнуло солнце, ярким конусом высветив большие светлые глаза и общую анемичную блондинистость. Серое платье-рубаха груботканого полотна, крупные синие пуговицы, три верхние расстегнуты, и слегка выглядывает белоснежный сегмент груди.
— Лилия Петровна, — спокойно обратилась она, — Камилла мне сообщила, что в субботу заниматься не сможет, в связи с небольшим домашним торжеством…
— Ну почему же это небольшим? — возмутилась оскорбленная Марго.
— Ага, — обрадовалась грубая Розка возможности поупражняться еще, — ага, домашнее торжество! Лентяйка Камилка! Я бы на твоем месте, сестренка, сейчас бы устроила разгильдяйке семейное торжество! Ух, какое торжество! Торжественное такое торжество! С песнями и плясками народов Севера! С небольшим, но эффектным фейерверком… под конец.
Лиля внимательно посмотрела на «англичанку», будто хотела передать ей порцию информации взглядом, но как бы убедившись в невозможности этого, все-таки заговорила неторопливо:
— Ирина, извините за неадекватное поведение некоторых моих родственниц, — Розка пожала плечами и отвернулась, — естественно, занятия состоятся… И в субботу тоже. По расписанию.
Марго встала и тщательно вытряхнула хрустальную пепельницу в мусорное ведро, поженив седые хлопья пепла со спитым чаем, кофейной гущей, консервными банками и вчерашними газетами.
Розка продолжительно почесала затылок, сведя недавние усилия по причесыванию, в общем-то, на нет.
— Ирина, а если есть желание, оставайтесь у нас и на выходные, — предложила она наиболее светским своим тоном, — что мотаться туда-сюда… Никого не стесните, сами видите, дом просторный… Камилкин «математик» уж две недели гостит, а что, удобно. Зарядку здесь делал, в саду, просто праздник души. Только я бы вас в Бургундскую комнату переселила. А то в Розовой Марго пожелала с женихом обосноваться, Барби наша. Вас не затруднит переехать? В Бургундской хорошо, сирень в окно… Правда, уже отцвела, — добавила честно Розка, минуту подумав.
Марго нежно поставила свои указательные пальчики точно на виски, иллюстрируя мучительную мигрень, утомленно прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Она обиделась на «Барби». Юля подвинула к себе чистую пепельницу, отыскала в сумочном бардаке связку «сигареты-спички» и закурила. Лилька покрутила пуговицу на клетчатом пузе. Розка снова почесала пушистую макушку.
— Охотно переселюсь! — улыбнулась англичанка Ирина. — Благодарю…
— Доброму гостю и хозяин рад, — продекламировала приветливо Лилька и задумчиво пробормотала под нос: — А Маргошин хахаль, значит, в «розовой» будет…
— Кстати, — хрюкнула Розка, — как-то видела игрушечный набор «Барби в гробу». Гробик был такой милый. Розовый.
Марго изобразила мимикой, что не имеет родственного отношения к этой женщине.
— А где расположена «бургундская комната»? — уточнила добрый гость Ирина.
— Я покажу вам, — поднялась Лилька. Но добрый гость Ирина уже вышла. Уютно скрипнули половицы, открылась и закрылась дверь, запустив приятный горячей коже сквозняк.
Роза любит ходить в цирк. Иногда Роза думает, что основное предназначение ее дочери — служить достойным оправданиям ежемесячных посещений циркового представления, как можно чаще. Розе нравится, что в цирке все близко, — выбритые ноги и подмышки, нарочитый грим, обнаженные плечи, обтянутые лайкрой торсы, победительные улыбки, запах конюшен и дурные шутки коверных. Роза, забыв о присутствующей дочери, уносится мыслями на одиннадцатиметровую арену, ласкает чуткими пальцами жонглерские булавы, возносится без страховочного пояса «работать воздух», перебирает ногами на шаре, воздев и красиво заломав тонкие руки. Роза заходит в вольер к хищникам, сжав в ладонях шамбарьер, Роза демонстрирует чудеса акробатики на туго натянутом батуте, Роза встает во весь рост на несущемся во весь опор изукрашенном лентами коне, широко улыбается публике, высылает стаями воздушные поцелуи, и ей чужд страх, любой страх — в том числе и страх жить вот так — совсем без любви — еще много долгих лет.
— Так что за фигня с этим венком? — наконец сформулировала Юля вопрос дня. — Вы чего молчите-то? Это ж хулиганство, может быть, в милицию?..
— В конную, — ответила грубая Розка, — разве что.
Вдоль зигзага генеральского погона товарища Старосельцева, носившего, впрочем, до июня 1945 года звание комиссара госбезопасности[13], проходил синий просвет шириной в пять миллиметров. На воротнике парадного мундира сияли золотом вышитые канителью и блестками лавровые ветви, и совсем не казалось невозможным через какое-то время заменить их дубовыми листьями[14], нормальное дело.
