— Так что за фигня с этим венком? — наконец сформулировала Юля вопрос дня. — Вы чего молчите-то? Это ж хулиганство, может быть, в милицию?..
— В конную, — ответила грубая Розка, — разве что.
Вдоль зигзага генеральского погона товарища Старосельцева, носившего, впрочем, до июня 1945 года звание комиссара госбезопасности[13], проходил синий просвет шириной в пять миллиметров. На воротнике парадного мундира сияли золотом вышитые канителью и блестками лавровые ветви, и совсем не казалось невозможным через какое-то время заменить их дубовыми листьями[14], нормальное дело.
А МГБ звучит получше НКВД, оптимистично думал Старосельцев, занимая свое место — сзади и справа — в служебном автомобиле, как-то созвучнее времени. Но, может быть, генерал не оперировал такими словосочетаниями, как «созвучнее времени». Не до игры было в буковки и не до перестановок фигур речи: страну-победительницу нещадно атаковали американские, японские и прочие шпионы, высаживаясь с парашютами чуть не на Красной площади, да и отечественный электорат не давал расслабляться, если чем и занимаясь, то делами врачей и превращением себя в безродных космополитов.
Жена его Ляля очень была увлечена своей новой ролью владелицы антикварного фарфора и многого другого, с великолепной серебряной подставкой для яйца «Брюкманн» она как-то не расставалась несколько дней, буквально не находя в себе сил выпустить сияющее чудо из цепких хозяйских лапок.
Исключительно из-за наслаждения красиво завтракать в обществе «Брюкманна» она приобрела вкусную и полезную привычку варить яйца всмятку и в мешочек, и вот эти — в мешочек — с солью и черным хлебом были очень, очень вкусны.
На удивление немного времени потребовалось бывшей пролетарской девушке безукоризненного советского происхождения, для того чтобы светски стрекотать о непревзойденном фарфоре Weimar-Porzellan, любовно оглаживая золотистую окантовку какого-нибудь молочника от «Мейсеновского цветка» или продуманно размещая спецпайковые овощи-фрукты на многоярусном блюде «Синий кобальт», ах, годы спустя она могла бы узнать, бедняжка, о его вредоносных и даже ядовитых свойствах, но не узнала, не узнала[15].
Хозяин же, лавроветвистый товарищ Старосельцев, засучив форменные рукава, принялся за перестройку, переделку и переосмысление Дома, а также за землеустройство Сада. Не надо воспринимать слишком буквально — цвета морской волны шелковистое сукно парадного мундира не подвергалось непредусмотренному уставом надругательству.
Молодые чекистики традиционно и дружно трудились в бывшей барской усадьбе, в принципе, отличаясь друг от друга только цветом и фасоном глаз — единственная досадная асимметрия в местном архитектурном ансамбле, ах да — еще отсутствовал левый флигель, невелика потеря.
Вдохновленный опытами приветливо мертвого и безопасного в плане лженаучных идей Мичурина, хозяин укомплектовал зарождающийся сад гибридными вишневыми деревьями «Черный ширпотреб» и — со скидкой на климат — «Краса севера».
Яблоневые саженцы тоже радовали отличной укореняемостью, душистым цветением и успокаивающей предсказуемостью названий: «Антоновка шестисотграммовая», «Ранет краснознаменный», ну и «Бельфлер-китайка» — жестом известной вольности, да.
В те же тяжелые послевоенные годы серьезные строительные новшества затеялись хозяевами непосредственно в Доме. В частности, была восстановлена историческая справедливость и впечатляющие размеры парадной гостиной, отреставрирован исправно действующий камин, ах, это волшебство живого огня, особо впечатляющего в обрамлении изразцовой, ручной росписи, плитки.
Кухня тоже была велика, к ней тесно (по-шепиловски) примыкала каморка кухарки и несколько удобных вместительных кладовых.
Остальные же помещения в большом количестве получили общее название «комнаты», и — каждая — свой цвет.
Особенно Ляле в этот момент жизни были близки всевозможные оттенки желтого и лилового, и образовались комнаты Медная, Горчичная, Янтарная, а также Розовая, Бургундская, и Фуксии. Генерал, нежно относившийся к цвету хаки, вытребовал появления Травяной и Нефритовой комнат, в которых преимущественно и находился.
Спальня хозяев называлась Фиалковая, детская ребенка-Розочки — Персиковая.
Определенные сложности существовали в плане обстановки прелестных свежеотремонтированных помещеньиц — как ни старалась Ляля уберечь от ничего не смыслящего в качественной мебели эвакуированного люда (вообще-то она говорила жестче: быдла, да, быдла), но многие павловского дуба превосходные вещи оказались безнадежно попорчены и со слезами горя трачены в виде поленьев в холодные военные зимы.
Высокое положение супруга-генерала и его немаленький оклад денежного содержания позволяли теперь Ляле рыскать по блошиным рынкам и прочим заветным местам, выискивая то партию венских стульев в отличном состоянии, то кресло в мужнин Янтарный кабинет — настоящий «чаппендейл»[16] с подлокотниками в форме львиных оскаленных морд.
Розочка посещала уже первый класс школы, обнаруживая фамильные качества лидера, идейного вдохновителя и непримиримого борца за правду. Кроме этого, девочка была очень красива. Любовно оглядывая ее идеальных пропорций ясное лицо, чуть поддернутые к висками темные глаза и аккуратную прическу из двух косичек, генерал лишний раз убеждался в лживости псевдонауки генетики — ну откуда у совершенно внешне ничем не замечательных родителей могла появиться такое чудо чудное, диво дивное? Во-о-от. Нет ответа у продажной девки империализма.
В классе Роза имела много поклонниц и почитательниц ее талантов, девочки буквально дрались за право становиться с ней в пару для похода в школьную столовую на завтрак, быть с ней в одной команде на уроках физподготовки, в одном пионерском звене с малопонятным для младших школьников названием «Импульс». Все ее милые привычки, как то: проводить в задумчивости кончиком указательного пальца по губам, обрисовывая их контур, или смешно восклицать «ой, мамочки мои!» в минуты удивления, или чуть наклонять голову вправо, отвечая на вопрос, — быстро перенимались внимательными одноклассницами.
Розины тетрадки были самыми аккуратными, Розины ответы у доски были самыми убедительными, и в спортивных сатиновых шароварах она не выглядела смешной.
Мама Ляля вздыхала, предчувствуя бурный дочкин успех в области любви и дружбы, а папа генерал не вздыхал нисколько, не в его это было обычаях — вздыхать, зато начал тактично интересоваться у достойных этого людей: а не подрастает ли у них, к примеру, сынок? Естественно, отец не предполагал никакого насилия над нежной девичьей душою Розочки, Розанчика, своего Цветочка, но ведь надо же подсказать малышке? Ненавязчиво, без излишнего давления, какового она, кстати, не терпела совершенно. Решив для себя, например, что пионер и будущий комсомолец обязан закаляться, если хочет быть здоров, Роза твердо объявила опешившим родителям, что с сегодняшнего дня в любую погоду она спит на веранде, и не надо, пожалуйста, ничего говорить.
