– Ты имеешь в виду порошок? Думаешь, он бы тебе о нем обязательно рассказал?
– Я имею в виду мышьяк! – твердо повторил Григорий. – Он бы не назвал его порошком. Он бы его узнал обязательно!
– Почему это?
– Да он знает, как мышьяк выглядит!
– Откуда?!
Ледовских удивленно выпучил глаза, как бы спрашивая, кто из них сошел с ума – он или следователь.
– Да он мышей постоянно травит! – Парень поднял плечи до ушей, демонстрируя, что вопрос кажется ему глупым. – У него этого мышьяка – килограмм, наверное, на полках стоит. И потом он аурипигментом картины свои расписывает. Краска такая, специально для икон. А это ведь тоже мышьяк. Только золотистый такой… Да он в химии сек, дай Бог!
– Понятно… Само письмо его не насторожило?
– Нет. Там бред какой-то был… Мы подумали, что это кто-то балуется. Дети… Но все равно я участковому его отдал. На всякий случай…
– Ладно… – Борисов вздохнул, дописал последние слова, поставил точку. Потом он передвинул бумагу на другой край стола, чтобы Ледовских подписал ее.
Уже через два часа копия этой бумаги, проделав путь в несколько километров, легла на стол Григорьева. Тот отложил бы ее на денек-другой, но полковник Левицкий еще в понедельник просил ознакомить его именно с показаниями брата убитого художника. «Сгоняй к шефу» – сказал Григорьев стажеру, протягивая прозрачную папку с написанным от руки текстом.
Левицкий отхлебнул (как и представлялось Анюте) чай из стакана с подстаканником, внимательно прочитал принесенные показания и от удивления чуть не поставил подстаканник мимо стола.
«А не пошутила ли Анюта?» – такая у него пронеслась мысль. Слишком уж расходилось рассказанное ею с этим текстом, буквально-таки излучающим искренность и желание помочь следствию.
Ольга Васильевна Катаева заметила, что за ней следят, в Сокольниках. Она вышла из салона красоты, все еще бурля по поводу ссоры с парикмахером, и обратила внимание на «фольксваген», который видела часа три назад возле собственного дома. В машине сидел молодой человек с очень широкими плечами. Было не понятно, действительно у него такие плечи или широкими их делает пуховик. Зато было сразу видно, что молодой человек и не думает скрывать свой интерес к Ольге Васильевне.
– Давно этот здесь стоит? – спросила Ольга, садясь рядом со своим шофером.
– Какой этот? – с акцентом спросил шофер. Он у них был молдаванин (хотя сам называл себя румыном), и работал не только шофером, но и нянькой, садовником, дворником, посыльным… В последнее время денег стало меньше, и штат прислуги заметно поубавился.
– Ну вот этот! – сразу закипела Ольга. – Вот этот! Ты не видишь, что он за нами с утра ездит?!
– Да? – удивился шофер. – Ну что, куда теперь?
Все словно сговорились против Ольги Васильевны. Все, все крутились вокруг нее, встречались ей на пути, просто проходили мимо с единственной целью – раздражать, портить жизнь. Даже лучший парикмахер, победитель международных конкурсов, получающий от нее сто долларов по прейскуранту и сто – на чай, даже он специально уложил ее как-то так, что лицо стало толще, и старее, и отечнее. «Ну неужели даже за сто долларов я не могу получить ту укладку, которую хочу?! – кричала она, отпихивая руку администратора с холодным и совершенно невкусным кофе (растворимым! растворимым!! за такие деньги – растворимым!!!) – Даже на муниципальных курсах для парикмахеров, где они практикуются на ветеранах войны, укладывают лучше! Да что же это за страна! Ну когда-нибудь здесь будут работать?! Не болтать, не строить из себя Жаков Дессанжей, а работать!!!» – так кричала Ольга Васильевна, не работавшая в своей жизни ни единого дня.
«Вот сука! – беззлобно сказала маникюрша массажистке. Обе сидели за стенкой и, хотя все слышали, были для Ольги Васильевны недоступны. – Рожа, видите ли, отечная! Опять ботоксом обкололась, вот у нее отеки в глаза и пошли!» «Луноликая наша!» – ответила массажистка маникюрше, и они уткнулись носами в массажный стол, чтобы вдоволь насмеяться.
Надо сказать, что с такими скандалами Ольга Васильевна выходила из своего салона красоты очень часто, и здесь уже к этому привыкли. Ее крики не отражались на размере чаевых, к тому же, больше половины клиентов салона обладали точно таким же, как у Катаевой, характером. Администратор понимала, что за укладку в двести долларов человек имеет право покричать вволю. Здесь уважали только таких посетителей: очень редкие вежливые, забредающие сюда по рекламе, сразу же просвечивались насквозь со всеми своими полупустыми карманами (глаз у администратора был рентгеновским) и на их испуганный отказ сделать еще и маникюр с педикюром (шестьдесят долларов плюс девяносто) весь салон презрительно цыкал.
Деньги доставались всем этим парикмахерам, массажистам и маникюршам нелегко, и деньги в итоге не очень большие (все-таки очередь в салон не выстраивалась), но их представления о том, что и сколько стоит, стало каким-то вывернутым. Словно бы они по утрам входили в кривой мир, где нарушены законы логики, где не действует таблица умножения и законы сложения. Они перенимали тон своих клиентов и начинали говорить так же, как и те: «Ну не за триста же баксов сапоги покупать! Я же не школьница!» Они верили, что логика мира именно такова, что деньги именно столько и стоят. Но вот что происходило потом, после их возвращения в нормальный мир, где они были все-таки нормальными и небогатыми людьми (в отличие, скажем, от Ольги Васильевны Катаевой) – как-то, наверное, все переключалось в их голове, как-то становились съедобными дешевые окорочка и пригодными для жилья комнаты съемных хрущевок… А ведь вряд ли такие переключения туда-обратно проходят бесследно для психики…
Впрочем, и Ольга Васильевна не так уж безболезненно возвращалась из мест, где она швырялась бумажками в сто долларов… Ее материальный уровень сильно понизился в последние два года.
Каталог «Каррера и Каррера», присланный по почте, даже не был раскрыт (чтобы не расстраиваться), приглашение на презентацию новой коллекции сумок «Луи Виттон» – разорвано (собака при этом получила сильный пинок в зад, чтобы не путалась под ногами) – в глаза Ольге Васильевне глянула бедность.
– К Виталию Сергеевичу заедем? – осторожно спросил шофер.
– Сколько сейчас?
– Три уже.
– Он спит…
«Вот сука! – подумал шофер словами маникюрши, но на молдавском языке. – Пока деньги давал, был хороший муж. Теперь, когда заболел, его можно по боку».
Шофер был неправ. Ольга Васильевна и раньше не любила своего мужа.
– Езжай давай! – крикнула она шоферу. – Что ты стоишь?! У тебя с каждым днем реакции все более замедленные! Если ты в спячку зимой ложишься, так предупреждай заранее!
