И она смотрела на него снизу вверх с заплаканными глазами, и он знал, в каждом её слове истина и искренность.
— Анни, милый мой человечек. Сядь напротив меня. Мне так много нужно тебе сказать. Вот я корю себя за то, что упустил столько времени, нужно было этот разговор начать гораздо раньше и я смог бы еще тебе во многом помочь. А я лелеял надежду, что лекарство поможет.
Ему так хотелось закурить сигару, но было нельзя. Он так же трудно это переносил.
Она села в кресло на против, и он продолжал.
— Анни. Я обеспечил тебе тыл. Но я сковал твою свободу. С моим уходом, ты её обретешь, ты думай об этом каждый день и это поможет тебе перенести мою смерть легче. А это все реальность жизни. Я и корил себя и жалел всегда о том, что я не молод и не любим тобой.
Она взъерошилась при этих словах, как нахохлившаяся птица. Она хотела возразить, но он рукой подал знак, помолчать сейчас.
— Анни. Я совершенно далек от упреков. Ты самая замечательная супруга и была и есть. Ты благодарная и заботливая. Анни, но я хочу теперь, дав тебе крепкий тыл, чтобы ты почувствовала вкус жизни и в другом отношении и даже мой уход — это своевременно, слава Господу за это!
— Отто! — чуть не крикнула она — Ты говоришь о кощунственных вещах!
— Послушай, родная, ты все потом осмыслишь. Я так благодарен тебе за все, абсолютно за все и за сына, ты… …Ты, сделала мою жизнь счастливой! Ведь я обладал самой красивой женщиной Будапешта! И пусть теперь твоя красота расцветет в других, молодых руках еще больше! Но, я не только это хочу сказать. У меня и много страхов и сожаления.
Она насторожилась. Не могла она спокойно сидеть в кресле, напротив. Она опять опустилась к его ногам.
— Я взваливаю на тебя ношу, неоспоримо большую, чем ты даже можешь себе представить. И избежать этого никак не могу. В завещании, я оставляю тебе, а затем уже и моему второму сыну: завод, ипподром, этот дом — но он и сейчас уже твой и кое-какие сбережения в Швейцарском банке. Ты не вникала, но, на самом деле, политические дела в нашем государстве не стабильны. Наши банки совершенно не надежны, ты всегда должна помнить об этом. А Томасу, Томасу я оставляю только свой дом и процент от акций, размещенных уже в нашем банке «Национальном». И он должен благодарить даже за это, ибо я заранее знаю, что все это он только прогуляет и пропьет.
— Отто, он же не знает, он разозлиться, он и так меня ненавидит.
— Анни. Ты хочешь дать ему больше, это потом будет твоим правом, но я не советую. Тридцать лет он только купался в удовольствиях, он ни дня не работал. Он не хотел никогда учиться. Почему, кто-то должен потакать его прихотям и его эгоизму?! Он сеет зло. И я, как отец, должен с горечью сам себе же в этом признаться.
Он сильно закашлялся. Ему очень трудно было об этом говорить и начался новый приступ. Анни спешно подала ему опять отвары трав.
— Ой, как бы я хотел затянуться сигарой, девочка моя, родная. — сказал он, как только кашель слегка отпустил. — Может принесешь мне?
Анни недоверчиво смотрела ему в лицо. А у него глаза были, уже давно такими были, как у побитой собачонки. О! Кто не изведал, тот даже приблизительно не может понять эту муку.
— Анни. Мне все равно уже не помочь.
И она подчинилась. Принесла красивую резную коробку с дорогими сигарами.
— Я только прошу тебя, очень медленно — попросила.
Он затянулся и первый раз за последние недели она увидела улыбку на его худом лице. Но ему нужно было все ей сказать. Он продолжал.
— Если ты будешь чувствовать, что завод совсем не потянешь, то твое право будет его продать, но …это дело моей семьи, отца моего, меня, и я мечтал бы оставить все своему сыну. Только, родной мой человечек. Все, что сейчас появляется в мире, может просто разрушить это до основания, и ты ничего не сможешь сделать.
— А это что?
— Это силы народа. Я с каждым годом прихожу к убеждению, наблюдая за происходящим, что подымается та сила, которая все переделает по-другому. И разбираться никто у них не станет, кто прав, кто виноват. Я прошу тебя, бегите тогда с сыном за границу, ни думая ни о чем, и только в Швейцарию или в Америку, ибо все остальные государства будут ввязаны в сильнейшую драку. И продав завод, только не затяни момент, деньги положи в банки Швейцарии и можешь Америки. В разные банки, так лучше. «Яйца нужно размещать в разные корзины»
— А почему ты думаешь, что в Швейцарии или Америки будет все спокойно и надежно?
— Потому что Швейцария совершенно далека от политики и никому не интересна — очень мала и не перспективна в природных ресурсах. Это тихий омут, он таким и останется. А Америка уже сейчас рушит все сословные предрассудки, которые так сильны у нас и в Европе и ей революция не грозит.
Он стал опять гладить её по голове. Дым сигары окутал его лицо и из-за плотного облака она плохо его видела.
— Ты доктор и это твое, а я и сожалею о том, ну ничего с этим поделать не могу, что заставляю тебя заниматься совершенно не свойственными для женщин делами. Анни, прости меня за это. У меня нет выхода другого. Я перекраиваю твою жизнь, и может в этом и мой грех?! Я повторюсь, твое право распорядиться этим, захочешь продать, продавай.
Опять затянулся и опять сильный кашель стал терзать ему грудь. Сигару пришлось затушить. Стали ждать окончания приступа. И потом он снова продолжил.
— У меня делами руководит сейчас очень исправный управляющий. Давно. Я его давно поставил во главе всех дел и дал ему не только оплату труда, но и десять процентов от общей прибыли, как завода, так и ипподрома. У него должна всегда быть заинтересованность в получении прибыли и
