Но это не значит, что тебе обязательно уходить из медицины. В Нью-Йорке есть несколько других клиник, и мои рекомендации…
– Что значит «последние месяцы»?!
Кэтрин срывается на крик. Глаза Жасмин расширяются от ужаса, и она захлопывает рот. Нет, нет, этого не может быть.
– Что с ним? – подскакивает на месте она. – Просто скажите что?!
– Кэтрин…
– Я имею право знать, я его жена!
– Отдаленные метастазы, и они очень быстро растут. Он отказался от химиотерапии.
Не сдержав отчаянного крика, Кэтрин выбегает из кабинета. Быстрее, к себе, схватить ключи от машины – и домой!
Господи, Том, почему ты хранил все в себе? Как же ты выдерживаешь это все?!
Воспоминания накрывают яркими вспышками: вчера он сказал Гэри, что любит его. Сегодня он был настолько нежным и словно пытался растянуть их время вместе. Ночью она сквозь сон чувствовала его руки, а утром видела на теле синяки…
Как можно было не сложить два и два?! Господи, ей стоит торопиться. У них есть шансы. Она его вытащит.
Кэтрин прыгает за руль «Ионика» и двигается к дому. Успеть, нужно успеть… Она вспоминает о своем телефоне, роется в сумке, едва не врезаясь в машину впереди.
Мобильный Тома выключен. Черт.
Заезжает на Уильямсбергский мост – она почти дома. Кэтрин обгоняет слишком медленные машины, а сердце колотится, как набат: быстрее, быстрее. Она набирает номер Гэри – единственного человека, который может помочь, но тот не берет трубку.
Он перезванивает, когда Кэтрин уже подходит к квартире.
– Случилось чего? – слышится в динамике низкий голос.
– Том, – выдыхает она, судорожно пытаясь открыть дверь, – Том тебе не звонил?
– Нет, и в офисе его нет, а что произошло?
– Гэри, его рак перешел в четвертую стадию. Я боюсь, он что-то с собой сделает.
Дверь наконец поддается, и Кэтрин вбегает внутрь. Тома нет, она в панике осматривает комнаты, но там тихо и пустынно.
– Я выезжаю к вам, – бросает Гэри.
На кухонной стойке, подпертый солонкой, стоит небольшой белый конверт, а рядом с ним лежит папка с их документами.
Телефон падает на пол.
Все готово. Том и «Индиго» в последний раз едут по трассе к городку, который символично называется Вальхаллой. Недалеко от него есть заповедник, озеро, мост. Там так красиво, что замирает сердце: каждый раз проезжая по трассе, Том специально сворачивал сюда, чтобы посмотреть, как расступаются деревья у дороги, открывая вид на голубую водную гладь с обеих сторон.
Завещание у нотариуса. Документы, банковские карты и все необходимое – на кухонной стойке дома. Том еще никогда так дотошно не собирал свою жизнь в одну папку. Забавно, что она вышла толстой – один только ипотечный договор сколько весит. Документы на гараж. Страховка. Свидетельство о браке. Парковочное место. «Ионик». «Индиго».
Тридцать два года. Сколько люди живут в среднем? Шестьдесят? Вот бы кому-нибудь достались его отнятые двадцать восемь, и этот человек провел бы свои новые годы в счастье и с любимыми. И еще сделал бы что-то хорошее. Почему, если уж ему придется умереть, нельзя передать эти годы достойному человеку? И попросить, чтобы обходился с ними бережно, а не как сам Том.
Табличка «Вальхалла» остается позади, и в голове играет Highway to Hell. Песня хоть немного глушит страх: чем ближе они к мосту, тем больше немеют руки.
Том тормозит у обочины и откидывает голову назад: темные кроны деревьев сходятся над ним, открывая лишь кусочек мрачного, затянутого тучами неба. Он умрет в чужой стране, и она стала ближе и роднее, чем Манчестер, из-за людей, которых он здесь встретил. Тем более самые важные манкунианцы приехали с ним – и они построили вместе что-то большое и красивое. Дома такое не получилось бы.
Жаль, но его история в «Феллоу Хэнд» заканчивается сейчас. Можно было бы заткнуть всем рот ховером, прилететь на работу по воздуху, вломиться в кабинет Леона с улицы, расколотив к ебеням все чертовы стекла. Ай, как было бы красиво… Но вместо этого им просто пора прощаться.
Телефон лежит на соседнем сиденье. Там, где обычно сидит Кэтрин. Сердце сжимается: он так не хотел отпускать ее утром… Всадил себе двойную дозу обезбола, чтобы она не заметила, что он еле держится на ногах. Кстати, до сих пор помогает, и это здорово: хотелось бы уйти без боли. Ее с головой хватило.
Джек в отпуске, не хочется его там трогать. Пусть отдохнет – Том знает, как тяжело ему дался прошлый год. Столько всего произошло, братьям вообще не стоило бы добавлять потрясений. Но он и не хочет становиться одним из них. Все знают, он не самый ценный брат. Тыковка, смешной оболтус с дурацкими идеями. Им даже не стоило везти его с собой, но Том все равно благодарен за то, что они это сделали.
Леон долго не берет трубку. Том даже думает, не бросить ли письмо ему на электронку – было бы блядски символично, – но вдруг слышит голос брата:
– Том?
– Привет, у тебя есть… время для меня?
– Да. – Голос становится глуше: – Прошу прощения, мне нужно две минуты.
На фоне звучит недовольное ворчание Женевьев – ладно, пусть уже живет в этом своем кабинете, – и Леон возвращается к нему:
– Что-то случилось?
– Слушай, я давно должен был тебе сказать, – собирает волю в кулак Том, – но все не выходило. Да и ты, знаешь, такой говнюк, любишь перебивать людей.
– Том…
– Да, вот как сейчас. В общем, брат, прости, но… Нам дальше не по пути. Мы выросли, у тебя есть все, чтобы продолжать самому, понимаешь? Вы теперь без меня.
– Подожди, о чем ты говоришь? Что произошло? – в голосе Леона сквозит паника. – Тебе нужна помощь?
– У меня рак, братишка. Крупноклеточный рак легких. Недавно он перешел в четвертую стадию, метастазы в желудке и кишечнике. И мне уже ничего не поможет.
– Том! – Голос превращается в рык. – Это все еще можно вылечить. Где ты? Я сейчас приеду.
– Не надо, пожалуйста, – просит он. Как не разреветься? Он же не девчонка. – Леон, я закончился. Прошел длинный курс лечения, поверь, я сделал все, на что был способен. Иногда так бывает, это онкология, у нее вообще не всегда красивый финал.
– Том, давай я приеду.
– Ты прости меня, что нахамил тогда, ладно? – просит он. – Я как раз понял, что все закончилось, был в плохом настроении. Но ты же знаешь, я люблю тебя, братишка.
– Что бы ты ни задумал, мы все еще можем…
– Мы ничего не можем.
