вновь спросил:
– Но ей же больно, она плачет, так же не должно быть?!
Врач пожал плечами:
– Иначе прогресса может не быть, она это знает.
Я вновь обернулся к окну, продолжив наблюдать за Алёной, потеряв к доктору всякий интерес.
Она раз за разом, через боль, переступала через себя и продолжала занятие. Я-то думал, почему она проводит тут по полдня. Было предположение о том, вдруг ей понравился какой-то парень здесь, но казалось, что Алёну вообще ничего кроме восстановления не волнует.
Забыв про работу, сел на скамейку в холле, дожидаться её, не в силах больше смотреть, как она мучается. Хотелось с ней поговорить, но что я мог ей сказать? Спросить, зачем она так мучается? Убьёт на месте взглядом.
Вот она выходит, краше в гроб кладут, на лбу испарина, губы искусаны. Меня бы и не заметила, не поднимись я со своего места. Бросила остекленевший от боли взгляд и прошла дальше на костылях, пока не дошла к выходу и не прислонилась к кирпичной стене, жадно глотая свежий воздух.
Рядом с этой сильной девочкой все мои проблемы казались такой ерундой, как и вся моя жизнь до той ужасной встречи.
– Скажи мне что-нибудь, Алёна, скажи, что я могу сделать для тебя? – прислонившись к стене рядом, задал я вопрос, не ожидая услышать на него ответ.
– Просто не рождайся никогда.
Я задавал этот вопрос не для того, чтобы услышать на него реальный ответ, не потому, что он меня не волновал, а потому что потерял надежду, что когда-нибудь она решит снизойти до разговора со мной.
Несмотря на всю ненависть, сквозившую в её голосе, я вдруг почувствовал надежду, что когда-нибудь стена отчуждения падёт.
Вот только вопросов к самому себе у меня всё прибавлялось. Почему я не могу развернуться и уйти, на кой чёрт мне сдалось это прощение, когда я и так сделал всё, что было в моих силах, и даже больше?
Некоторое время я решил не появляться в жизни Алёны, просто чтобы разобраться в своих чувствах, которым не мог найти объяснение, и дать передохнуть девушке от моего общества. Знал, что у неё на носу поступление в университет, а ортез скоро будет заменён эластичной повязкой.
То, что происходило в моей душе, очень напоминало ту одержимость, что чувствовал отец к матери. Неужели я встал на его грабли и способен что-то испытывать только к той, которая меня ненавидит?
Я пытался вспомнить, как проходила моя жизнь до аварии, позвал друзей в ночной клуб, напился, трахнул в углу какую-то блондинку, и вот уже кажется, что я не совсем потерян для общества.
Макс продолжал также тупо интересоваться «девчонкой, которую ты сбил», а обсуждать с ним Алёну было противоестественно, особенно учитывая, что о женщинах он был способен изъясняться лишь в похабном ключе. Честно сказать, я и сам недалеко от него ушёл.
В день очередного осмотра Алёны у её хирурга в Москве я был как на иголках. Лимит моих поездок в Москву был исчерпан, но направил к ней шофёра, который вскоре перезвонил и сказал, что от его услуг отказались. Вот же упрямая. Позвонил её лечащему врачу, услышал от него, что голеностоп успешно заживает и пациентка может потихоньку начинать ходить с опорой на повреждённую ногу. Я радовался как мальчишка этим новостям и одновременно корил себя, что в этот день не оказался с ней рядом.
Неделю за неделей я продолжал держаться на расстоянии, но чем больше времени проходило, тем яснее мне становилось, что я скучаю по девчонке и хочу её видеть. Это чувство всё нарастало и нарастало, как снежный ком, чем дальше, тем хуже и глубже, а у меня больше не было сил и желания думать о причинах, сейчас я просто нестерпимо хотел быть рядом.
Бросил всё, сел в машину и поехал к ней. Алёны дома не оказалось, её бабушка сказала, что с того момента, как ей разрешили ходить с опорой на ногу, она почти всё свободное время, как и раньше, проводит на тренировочной базе либо на парах в университете, куда она поступила.
Переборов в себе желание купить ей цветы или ещё какой-нибудь ерунды, которая обычно нравится девчонкам, я остановил машину у спортивного комплекса, наблюдая за тем, как атлеты мигрируют туда-обратно. Запахнул кожаную куртку – на улице начало холодать, и направился внутрь. Мимо шествовали полуголые девчонки, озорно мне улыбаясь, а я рассматривал с интересом их открытые спортивные тела, сравнивая с единственной знакомой мне спортсменкой.
Одна из девушек даже подошла и вручила свой номер телефона, забрав с собой моё обещание ей перезвонить. Ну может быть, если вдруг станет скучно и захочется экзотики.
Волею случая навстречу мне шла знакомая женщина, в которой я узнал тренера Алёны. Чтобы задать вопрос о том, где сейчас тренируется её подопечная, мне пришлось взять свои яйца в кулак. Фигурально, конечно. Она нехотя, но всё же ответила мне.
– И девок моих не совращай. А уж об Алёне в этом ключе чтобы вообще забыл, – дала мне наставление, когда я уже собирался идти по указанному направлению.
Никогда не интересовался спортивной гимнастикой, всегда, когда переключал на спортивные каналы, попадал на девушек с квадратной фигурой, без талии, но с бицепсами как у бодибилдеров. А сейчас взгляд зацепился за девушку с тонкой фигуркой в открытом спортивном костюме, с закрытыми на три четверти рукавами и полностью обнажёнными стройными ногами.
Она осторожно ступала по бревну, мягко, по-кошачьи, на одной ноге, точно балерина, провернулась вокруг своей оси, сделала ещё один шаг и встала на руки, удерживаясь на бревне и разводя ноги в стороны, демонстрируя идеальный шпагат. Казалось, не я один застыл в зале, а все присутствующие. Из её телефона, что лежал рядом со снарядом, я расслышал композицию, которую она нашла в моем плей-листе, когда мы возвращались из Москвы, и по моим губам пробежала улыбка. Каждое её движение – язык тела, не требующий слов, поворот головы, взмах рук, и я понимаю, что нас для неё не существует. В этом зале только она, бревно под стопами и музыка. Гибкая, уверенная в себе, притягивающая взгляды, с зашкаливающей энергетикой, я видел перед собой возможную олимпийскую чемпионку, и меня пронзила за неё гордость.
Она закончила программу, и только теперь я увидел, что она дико устала. Я ждал, что сейчас раздадутся аплодисменты, но понять, что эти минуты все наблюдали за девушкой, можно было только по повисшей в зале тишине, когда прекратилась после
