рассвет, очень ранний, какой только бывает летом и в теплых странах. И было вокруг тихо, тихо, кто-то касался легонько её спины, и она чувствовала, словно комарики впиваются ей в кожу. Перед собой она увидела бутылочку, с резким, но приятно-лечебным запахом. От него она и стала возвращаться в сознание.
А над её спиной, слабый, сиплый голос старухи.
— Мадам, если вы еще не потеряли надежду спастись, то надо собрать все свои силы и сделать это только сейчас. А потом будет поздно. И наклонившись к её уху, еще тише, она добавила — Все перепились, и спят. И ваш мучитель спит. Нужно бежать, а там, как Господь даст, но лучше голову сложить в поле, чем здесь …я знаю, что он с вами сделал. И это еще не конец! Я нож взяла, подымайтесь. Время мало! — она даже попыталась помогать Анни подняться, аккуратно поддерживая её за плечи. Все тело ныло, горело и каждое движение отдавалось то в одно месте, то в другом болью. И понимая, что стонать ей нельзя, вдруг кто-то услышит, собрав всю свою волю в кулак и нестерпимое желание вырваться из ловушки, обрести свободу, пусть покалеченной, пусть испытывающей постоянную боль, но свободу, она поднялась, как животное, встав вначале на колени и опираясь на руки, и только потом выпрямившись всем телом.
Старуха подождала, тщетное стремление Анни приобрести вертикальное положение. Покачав головой, она проговорила:
— Пусть я скажу жестокую вещь, но иногда полезно терять сознание. Это вас и спасло! Держите нож и не теряйте его ни за что. Если погоня будет и если настигнет, то лучше покончить с собой, чем выносить их издевательства!
Приоткрыв дверь, она пошла первая, дав сигнал, следовать за ней, но не сразу, державшись на расстоянии. И пройдя еще через узкую, но очень длинную комнату, где стояли все такие же широкими скамьи, накрытые шкурами, на которых вповалку спали упившиеся стяжатели удовольствий, они проскользнули к выходу и на улицу. Старуха бежать уже не могла. Анни бежать должна была, хоть силы были как у цыпленка. Страх и жажда жизни делают невозможное. Они какое-то время быстро шли, Анни за старухой, а потом, остановившись у одинокого и очень старого дерева, на вершине холма, обрывающегося покатым склоном к берегу Дуная, старуха изнемогла и остановилась.
— Я тебя только погублю. Беги сама, только беги, вон туда прямо, потом свернешь, в лес, лес начнется и до города! Постарайся…
Анни соглашаясь качнула головой.
— Вы запомните, Я Анни фон Махель. Найдите меня, если жива буду, я сочту своим долгом побеспокоиться о вас. Только найдите меня. Фон Махель. Улица Цальника. — и она пожала руку своей доброжелательнице. Дальше нужно только идти, как можно скорее. Но очень, быстро, слишком быстро она услышала за спиной много голосов, мужских, злых, громких, ругающихся. Она, даже не оглядываясь, изо всех своих сила прибавила скорости. Но ноги тянули вниз. Как тяжелыми путами сковали их, и сильная боль в животе ударяла по всем нервам, просто парализуя силы. Она вдруг вспомнила, не понятно, зачем, бега на ипподроме с Ангелом, его хрипение и напряженность в каждом движении, в каждом рывке. Так и она, она сейчас как Ангел, натянулась словно струна от дикого страха и напряжения. Сзади ударил в воздух выстрел. Они убили старуху, но Анни этого не знала, она потом это додумала, а сейчас она поняла только одно, они все вооружены! И её ум, работающий на пределе всех своих возможностей, дал себе распоряжение — вперед бежать бесполезно, все ровно нагонят, бросайся в воду, ты всегда отлично плавала! — и резко, повинуясь голосу разума, она подалась вправо, но споткнулась. С обрыва к берегу скатилась всем телом и плашмя, как с вышки, прыгнула в воду. Забыв о разрезающей низ живота боли. Вода, теплая летом, но холодная еще утром, облегчила остроту боли, и она поплыла, стараясь как можно чаще работать руками, и уже совершенно не думая о том, какая здесь глубина.
По воде стали стрелять, вперемешку, как по консервным банкам. В воде Анни не услышала, как одна из пуль попала в руку. Она только спешила, и только бы хватило сил. Дунай широкий, быстрый. С ним бороться в умении и силе не просто. А у этой женщины сил уже не было. Ей все с большим трудом стал даваться каждый взмах руки. И потом она уже не смогла двигать рукой. Нырнув под воду, она как акула, всю силу перенаправила на ноги и на какое-то время, уже на глубине чуть продвинувшись вперед, стала медленно тонуть. Делая неосознанные, просто машинальные какие-то движения, она поняла — вода сильнее её, и уже чувствуя, как от недостатка воздуха рефлекторно открывает рот, пытаясь глотнуть воздух, но заглатывается вода и её холод затягивает все ниже, отдала себя судьбе. Хорошая мать в последние минуты своей жизни думает только о своем ребенке. «О, дева Мария!» О наш Господь! Что значит жизнь человеческая?! Ничто! Ну, почему так?».
ГЛАВА 58
Когда Анни не вернулась вечером домой, управляющая всем домом фон Махель строгая и добрая женщина Дора забеспокоилась. Усевшись глубоко в кресло и занявшись вышивкой, она поставила на маленький круглый столик телефон с собой рядом. За окном стемнело. Она стала смотреть в окно каждые десять минут. Отложив рукоделие, пошла в комнату Кристиана. Его нянечка уже уложила спать, и сама готовилась ко сну. И её мимолетный вопрос, заданный из любопытства, еще больше внес напряжения в настроение управляющей.
— Что-то хозяйка не пришла сегодня к сыночку?
— А её еще и дома нет — ответила Дора и смущенная всем этим медленно вышла. Она спустилась вниз и направилась во двор. Чувство смутной тревоги нарастало. И ей казалось, что действия, любые, пусть даже бессмысленные, позволят сохранять спокойствие. На высоком бетонированном крыльце горело два газовых фонаря и летали комары возле полосок света, покачивающихся от легкого дуновения ветра. И Дора задумчиво уставилась взглядом на кутерьму летающих насекомых, совершенно не замечая их, так как мысли были далеко отсюда. Она ждала и прислушивалась к звукам на дороге за высокой оградой. Было тихо, но сбоку, вдалеке от дома, со стороны конюшни раздавались шумы, то громче, то тише, а потом это стали постоянные, гулкие стуки. Что-то творилось странное
