процессуальные процедуры и что все записывается на видеокамеру, но главным сейчас это не было.
Мальчик смотрел на Лизу и на Алису, и они обе улыбались ему. От Мити обе девушки даже добились ответной улыбки. Вероятно, они ему нравились, а адвоката он всегда воспринимал очень спокойно.
— А ты его в руки когда-нибудь брал?
Валентин перестал дышать. На пистолете не было отпечатков, кроме отпечатков самого Мити Яковлева. Мити, замкнутого в своем тесном мире.
Лиза, подумав, нарисовала рядом с пистолетом изображение человечка. Художник из нее был гораздо худший, чем фотограф, и Валентин подавил улыбку.
Митя взял еще один карандаш и быстро зачеркал человечка. Что-то пошло не так.
Все ждали. Митя вытащил из пачки лист бумаги и принялся сосредоточенно что-то черкать. Неразборчивое, похожее на беспорядочные линии. Какой-нибудь психолог бы сказал с абсолютной уверенностью, что Митя пытается что-то отрицать. Или вычеркнуть из своей жизни. Но Валентин не был психологом, поэтому он просто ждал.
— Митя, — позвала Лиза. — Ладно, а если так?
И Валентин не поверил своим глазам. Лиза вновь нарисовала человечка рядом с пистолетом, но на этот раз — женщину. Корявую, но определенно женщину: с длинными волосами и в юбке.
Митя поднял голову. Какое-то время он смотрел на Лизу и на рисунок, и карандаш он стиснул до такой степени, что костяшки пальцев его побелели. Потом он вскрикнул, смахнул лист на пол и застыл.
— Достаточно, — прошептала Алиса на ухо адвокату, но та помотала головой.
Снова повисло молчание, нарушить которое никто не решался. А время истекало… На непрерывный допрос по закону отводилось всего два часа, и было сомнительно, что после перерыва Митя снова пойдет на контакт.
— Митя, — позвала адвокат, но он не проронил ни слова.
Алиса подала Валентину знак: «Хватит». Но он выжидал.
— Она говорила, что я урод.
Сказано это было так просто, что Валентину показалось — он просто ослышался.
— Я урод. Я не хотел. Я не знал.
Митя по очереди смотрел на Лизу, на Алису, на Екатерину Геннадьевну. На Валентина он так ни разу и не взглянул.
— Она меня пугала.
Валентин пытался перевести отрывистые, тихие слова: «Мать называла меня уродом. Она угрожала мне пистолетом». Зачем, почему? Начиталась где-нибудь в интернете бредовых статей? Наслушалась «экспертов» из телевизора? Считала, что врачи ошибаются, что мальчик просто капризная бука? Что он не выполнял то, что она от него хотела?
Он понимал, что большего они никогда не узнают.
Митя снова занялся своими рисунками. Валентин рискнул подойти ближе — и снова он ничего не увидел, только штрихи, сильные, будто Митя злился на что-то.
Валентин быстро достраивал то, что не услышал от Мити: бабушка мальчика умерла два года назад, и мать, вероятно, почувствовала, что ребенок — обуза. Особенно летом, когда его отправляли из интерната домой. Митя был спокойным, и его не считали нужным держать под постоянным наблюдением — это четко было видно из его медицинской карты, над которой Валентин провел несколько вечеров. Он приносил с собой свой странный, непонятный матери мир, но она не хотела в своей жизни ни этот мир, ни странного, непонятного сына. Возможно, от нее сбегали любовники, увидев такой «багаж», — соседи говорили, что погибшая иногда приводила домой мужчин.
Соседи тогда и услышали выстрел. И, слава богу, среди них нашелся тот человек, который наплевал на возможность ошибки и позвонил в полицию. Которая и увидела, как Митя сидел на полу, протирая заряженный пистолет. Было чудо, что второго выстрела не было.
Что тогда сделал Митя? А его мать? Положила пистолет, отвернулась, не ожидала, что мальчик выстрелит? Или сама приказала ему стрелять? Надеялась, что он не сможет, что он промахнется, что она будет лишь ранена, а он навсегда исчезнет из ее жизни за стенами психиатрической лечебницы? Валентин понимал, что это всего лишь догадки и домыслы, но главное было сделано.
Он узнал, что случилось на самом деле.
И пусть его это совершенно не радовало, хотя чего-то сенсационного он и не ожидал, он был уверен, что может поставить точку.
Он махнул рукой, давая понять, что допрос окончен. Алиса засуетилась, защебетала, Митя отвлекся от рисунков, слопал протянутый леденец. Лиза выполняла оставшиеся формальности, адвокат расслабленно откинулась на стуле.
— Я не думала, что это сработает, — с облегчением выдохнула Екатерина Геннадьевна, когда Алиса увела Митю к ожидавшим его сотрудникам интерната. — Господи, я дура старая, мне бы самой догадаться, что эта Надежда как-ее-там напоминала ему его мать. А вот Алиса его не нервировала. А ты умница, — сказала она Лизе. — Просто молодец. Хороший допрос, правильные вопросы. И держалась отлично. Я даже не знаю… предложить тебе бросить эту работу? Пойдешь на кафедру? Тебе цены нет.
— Нет, спасибо, — с легкой улыбкой отмахнулась Лиза. — Но это было… впечатляюще? Я не знаю. Тяжело, меня до сих пор всю трясет. Жалко мальчика, но ничего не поделать.
— Ну, это уже моя работа. — И Екатерина Геннадьевна улыбнулась с долей превосходства. — Сами знаете, на что я буду напирать.
Валентин убедился, что запись выключена.
— Знаем, — вместо него ответила Лиза. — Если честно, то я не против. Только дайте нам знать, хорошо?
Екатерина Геннадьевна тепло попрощалась и ушла. Лиза, поправив сбившийся «хвост», занялась кофеваркой. Валентин наблюдал за ней с определенной долей страдания: Лиза пила кофе литрами, ее деликатность требовала предложить и ему, но самому Валентину хватало пары кружек в день, и желательно — с утра.
Где-то в его бессоннице была виновата Лиза, но он бы ей этого никогда не сказал.
— Ковалевская — очень суровая тетка, — заметил Валентин, крутя в пальцах брошенные Митей карандаши и рассматривая его каракули. — Мы правильно сделали, что посоветовались с ней. Хотя, конечно, нам от нее теперь сильно достанется. Готовься к куче бумаг.
— Думаешь, будет строить защиту на невменяемости? — неуверенно спросила Лиза. — Мне Митя не показался… лицом, не понимающим содержания фактической стороны своих действий, — официально процитировала она.
— А тебе и не надо, — против воли улыбнулся Валентин. — Она врач, она без нас все докажет. Но согласись, я был прав.
— Соглашаюсь, — кивнула Лиза. — Как юрист. А как человек… черт, иногда ненавижу нашу работу. Но я сомневалась. Ну ладно, не в том, что случилось на самом деле.
Валентину показалось, что она этим расстроена. А Лиза
