которые до тебя приняло общество! — Кира встала. — Вот что. Ты пойдешь, заберешь заявление и расскажешь, как все было. Так, как рассказала и мне. Что пришла, наобещала, потом не дала, а потом отомстила, подло и мерзко. Ты пойдешь и расскажешь все это прямо сейчас. Я знаю, в таком случае будет считаться, что преступления не было.
Таня тоже поднялась.
— На вашем месте, — сказала она, — я, может быть, сказала бы то же самое. Но я на своем месте, а вы — на своем. Я не могу сказать, что вы плохая мать, у меня нет похожего опыта. Я даже не скажу, что вы плохой человек. Просто вы в отчаянии.
Кире очень хотелось влепить наглой девке пощечину, но она понимала: эта тварь не замедлит сейчас же написать заявление и на нее. И так ли уж просто она упомянула о том, что знаменитый Рыбаков — друг семьи?
— Проваливай, ты, шалава, — выплюнула Кира ей в лицо. — И запомни: ничего у тебя не выйдет! Ничего! Слышишь?
Но Таня уже уходила от нее по аллейке в сторону станции метро.
Полуденное солнце, скрытое легкой дымкой, беспощадно пекло голову и плечи. Кира не понимала, то ли пот ест ей глаза, то ли слезы. Она вытерла лицо тыльной стороной ладони и села. У нее кружилась голова.
И мысли кружились, беспомощно натыкаясь одна на другую.
Леню подставили? Но зачем? И кому это выгодно? И с нее до сих пор никто не потребовал денег.
Леня взрослый. По меркам закона, конечно же. Но с ней говорят, говорят как с матерью, говорят потому, что Леня, по сути, еще ребенок. Ее ребенок, и это даже не по сути — по крови, от этого не деться никогда и никуда. Но Кира знала, что и адвокат, и следователь проявляют лишь добрую волю. Она не имеет никакого отношения к делу, и если доброй волей она вдруг злоупотребит или кто-то решит, что ее участие лишнее, только мешает...
— Вам плохо?
Кира подняла голову.
— Вам жарко? Может, скорую вызвать?
Кира во все глаза смотрела на странного парня. Увидь она его где-нибудь в другом месте, не в оживленном сквере средь бела дня, бежала бы со всех ног. Весь в черном, несмотря на жару, глаза подведены, губы, кажется, накрашены черным, только вот краску он успел слизать.
— Эй, вы меня понимаете? — Он замялся. — Are you feeling well?
Наверное, он принял ее за иностранку. Кира замотала головой.
— Все хорошо... спасибо. Просто голова немного закружилась.
— Так может, все-таки врача? — напирал парень. Хотя, возможно, он всегда был такой настырный.
— Не надо, — немного резко ответила Кира и встала, стараясь не сильно шататься. — Я устала, а так все хорошо.
Она быстро пошла, почти побежала, к метро. Таня уже должна была уйти, она с ней не столкнется, вряд ли она торчит на такой жаре.
Таню она действительно не увидела. Забежала в душное каменное нутро, приложила дрожащими руками карточку к терминалу. Табло показало остаток — сто рублей, и Кира засмеялась. Можно пополнить карточку, но ее насмешила ирония — как обратный отсчет не оставшихся денег, а оставшихся шансов.
«Кажется, я просто схожу с ума...»
В вагоне Кире удалось сесть. Поезд был новый, длинный-длинный состав со сквозными проходами, с кондиционером, с красочными экранами. Кира подумала, что или впервые села в такой, или впервые обратила внимание. И это ее испугало уже не на шутку.
Она начала оглядываться по сторонам.Что-то ее к этому подтолкнуло, но что? История с Леней или что-то другое? Почему сейчас, что случилось, и главное — почему это так пугает ее? Почему она стала смотреть на мир?
Почему она стала смотреть на мир другими глазами?..
В кабинете, помимо Валентина и Лизы, была еще адвокат — полная пожилая женщина, очень уютная, будто бабушка. Валентин до этого дела знал ее лишь заочно — врач, юрист, кандидат обеих наук, куча статей по теме следственной работы с подростками с психическими отклонениями. Увидев ее впервые, он был поражен, как она находит контакт с подопечными. Сейчас же Митя Яковлев, казалось, даже стал улыбаться окружающим его людям. А может, причина была и в том, что сам Валентин старался держаться как можно незаметнее, отдав инициативу Лизе, Екатерине Геннадьевне — так звали адвоката — и Алисе, педагогу из коррекционной школы.
И это казалось Валентину странным. Он почему-то считал, что Митя должен бояться женщин. Ведь убил же он почему-то мать?
— Митя, — Лиза осторожно вынула карандаш из его руки. — Послушай, мы не будет тебе долго надоедать. Просто мы получили сегодня бумагу… и в ней написано, что пистолет очень старый. Ну, то есть мы это знали и так, но… — Она на секунду замялась, подбирая слова. — Расскажи, откуда ты его взял? Мне интересно, правда.
В ее лице и голосе был действительно интерес. Искренний и, наверное, не только по делу, хотя многие коллеги отдали бы сейчас половину зарплаты, чтобы узнать, откуда в обычной семье оказался пистолет, пропавший из воинской части еще в середине девяностых. Пистолеты тогда пропадали сотнями, но пока ни один не всплыл в среде, далекой от бизнеса, криминала или частных охранных структур.
И Лиза сделала неожиданную вещь: карандашом она быстро набросала изображение пистолета на лежащем перед Митей листе бумаги.
Екатерина Геннадьевна замерла и схватила Алису за руку. Митя подвинул листок к себе, посмотрел, поднял на Лизу серые измученные глаза.
— Это мамин.
Если бы Валентин не подпирал сейчас стенку, то точно бы упал. Мать была простой «продажницей» на мелкооптовом складе. И было очень сомнительно, чтобы кто-то расплатился с ней пистолетом.
— Да ладно, — не поверила Лиза. Деланно, как она умела. И Митя это понял.
— Мамин.
Говорил он очень тихо, так тихо, что Валентину приходилось вслушиваться. Но он говорил, и это было неожиданным для всех. У адвоката глаза были как две огромные плошки, но она молчала.
— Он давно у нее. Она его нашла. Еще когда на рынке торговала. Мне бабушка говорила. Она Хабиба боялась, а еще воров.
Лиза сидела к Валентину вполоборота, и он поймал ее полный отчаяния взгляд: «Как мне узнать подробнее? Как?..». «Не надо, — так же взглядом ответил он ей, — все пишется, все хорошо».
Митя вряд ли понял
