Он внимательно посмотрел на нее.
— Как ты узнала об этом?
— Ну… я бы не хотела обидеть тебя, но папа… навел о тебе справки, когда мы начали встречаться, — призналась она. — Очень уж он страшится за своих дочерей. Ему непременно надо знать, с кем мы видимся… хотя, боюсь, если бы он решил разузнать о всех поклонниках Кейт, ему больше ни на что не осталось бы времени.
— И что же он разузнал обо мне? — спросил Линд с кажущимся безразличием.
Она взяла его лицо в свои руки.
— Не сердись, дорогой, — нежно сказала она. — На самом-то деле его очень обрадовало то, что он узнал. Он говорит, что ты настоящий мужчина. — Она поцеловала его. — И, разумеется, я согласна с ним на все сто процентов.
— Я не сержусь, — уверил он. Он должен контролировать себя, он не должен дать сенатору ни малейшего повода для подозрений. Очевидно, Колби не удалось узнать ничего действительно важного. — И мне кажется, я его понимаю.
— Спасибо, — понизив голос, произнесла Фрэн. — Мне бы хотелось, чтобы вы с отцом поладили.
— Когда я пришел к вам впервые, — вспомнил Линд, — твой отец поделился со мной своей тревогой, что я могу разбить твое сердце. Давай успокоим его на этот счет раз и навсегда.
Она засмеялась:
— Но как, Джим? Папочка не успокоится до тех пор, пока не сдаст нас в хорошие руки, то есть пока Кейт и я не выйдем замуж… — Она осеклась и мгновение неподвижно смотрела на него. — И ты…
Он кивнул.
— Фрэн, я хочу жениться на тебе, — просто сказал он.
Она кинулась ему на шею и крепко обвила ее обеими руками:
— О да, Джим, да!
Линд сжимал ее в объятиях и гладил по волосам. Это успокоит Колби.
— Ты сделал предложение? — Гарри Уорнер расплылся в улыбке до ушей. — Здорово! Быстро сработано, Джим.
— Не нравится мне это, Гарри, — признался Линд. — Не нравится, что я втянул ее в свои игры. Она любит меня, черт возьми. Понимаешь, этого я совсем не ожидал.
— Значит, дотянуться до семейного бизнеса папаши будет теперь пара пустяков, — резко оборвал его Уорнер. — Мне что, напомнить тебе, как это важно? Напомнить тебе…
— Да нет, черт побери, не надо! — взорвался Линд. — Ведь я же сам все затеял, так?
— Все мы порой делаем вещи, о которых потом сожалеем, — сказал Уорнер.
— Даже ты?
— Да, и я тоже. Тебя это удивляет? — спросил Уорнер. — Мне приходилось делать уйму вещей, которые мне не нравились, когда я работал в СУ. Но я исполнял свой долг, потому что знал: у меня нет права выбора. Ты что думаешь, я с восторгом объезжал наши части и отбирал парней, зная, что почти все они отдадут свою жизнь во имя исполнения долга?
— Я никогда не думал об этом, — сказал Линд.
— А я часто думал о парнях, которых схватили и пытали, прежде чем позволили им умереть. Я чувствовал, что в этом есть и большая доля моей вины, потому что я уговорил их сотрудничать со Стратегическим Управлением, — продолжал Уорнер. — Я чувствую себя ответственным за их гибель, как, наверное, мучаются в подобных обстоятельствах и немцы, и японцы. Я не могу спокойно спать, если уж ты хочешь знать правду.
Линд молчал, размышляя.
— Нет, Уорнер, это все-таки не одно и то же. Фрэн полюбила меня.
— Половина француженок была влюблена в тебя, но ты уходил от них без всякого чувства вины.
— Это другое, Гарри, — настаивал на своем Линд. — Я не так уж хорошо знал их. И они не знали меня…
— Не знает тебя и Фрэн Колби, — напомнил Уорнер. — Не понимаю, с чего это ты вообразил, что причиняешь ей зло. Она тебя любит, хочет выйти за тебя замуж, — и она счастлива.
— Это так, но смогу ли я быть для нее хорошим мужем? Ты же знаешь, как трудно…
— Я верю в тебя, — убежденно произнес Уорнер.
Линд взглянул на него. Вот бы ему разделить эту веру.
— Ты и вправду этого хочешь, золотко? — спрашивал сенатор Колби у своей дочери.
Лицо Фрэн осветила улыбка.
— Папочка, ни в чем в жизни я не была так уверена, как в этом, — горячо сказала она. — Я люблю его, а он любит меня, и ни с кем я не буду так счастлива, как с ним.
— Но хорошо ли ты его знаешь? — допытывался Колби. — Я хочу сказать, достаточно ли видеться в течение полугода…
— Я знаю его настолько, насколько мне нужно, — заявила Фрэн. — Ах, ну конечно, он не рассказывает о себе много, ну и что? Ты же сам сказал, что во время войны он был героем.
— Но это еще не значит, что он будет идеальным мужем, — усомнился сенатор.
— Думаю, что ты беспокоишься напрасно, папочка, — засмеялась Фрэн. — У нас с Джимом будет прекрасный брак, вот увидишь.
— Хотелось бы верить, — вздохнул сенатор. Лишь себе он мог признаться, что никогда еще не видел ее такой счастливой. — Джим решил остаться на правительственной службе или у него какие-то другие планы на будущее?
Фрэн задумалась.
— Я, право, не знаю, мы это не обсуждали, — сказала она. — А почему ты спрашиваешь?
— Я подумываю о том, чтобы предложить ему работу.
Фрэн внимательно посмотрела на него:
— Ты хочешь сказать, в Нью-Йорке?
— У него ведь есть диплом бизнесмена, так?
— Папочка, вот было бы чудесно! — воскликнула Фрэн. — Мы тогда все смогли бы быть вместе — ах, может быть, я радуюсь прежде времени. Что еще скажет Джим?
— А ты спроси его, — сказал Колби. — Или лучше мне сделать это самому?
— Спроси сам, папочка!
— С удовольствием, — отозвался Колби. — Сегодня же позвоню ему и приглашу вместе пообедать в клубе.
— Джефферсон-клуб? — переспросил Линд. — Да, я знаю, где он находится. Когда мне там быть?.. Отлично, в час… Нет, нет, удобно… До встречи, сенатор. — Он медленно положил трубку и взглянул на Гарри Уорнера, стоявшего в дверях его офиса.
— Сенатор Колби? — поинтересовался Уорнер.
Линд кивнул:
— Позвал вместе пообедать. Сказал, что нужно обсудить одно деловое предложение.
В городе, переполненном элитарными клубами, Джефферсон-клуб был самым элитарным. Проще всего проникнуть в клуб, если ты сын одного из его членов, а если не повезло с отцом, можно заручиться рекомендациями трех наиболее влиятельных членов клуба. Но это уже была лотерея, потому что черный шар лишь одного из членов клуба означал, что путь в него отрезан навсегда.
Интерьеры клуба поражали самое богатое воображение. Над ними потрудился один из ведущих дизайнеров мира, уделив самое тщательное внимание гармонии цвета и освещения. В особенном выигрыше оказывались женщины, чья красота превосходно оттенялась мягким светом свечей. Кухня отвечала самым взыскательным вкусам, ну а винные подвалы славились на все Соединенные Штаты.
