взгляд. Подруги ее считали некрасивой, но Алику нравилась Лидусина полнота, застенчивый взгляд узеньких глаз, мягкая короткая шейка и тонкий голосок. Лидия Ивановна не всегда выговаривала букву «Л». Мужа она называла Аик, а себя – Идуся.
Жили они в целом хорошо, вот только детей у них не было. Но они постепенно с этим смирились, тем более что грустить и тосковать было некогда – работы хватало, приходилось и по вечерам писать отчеты и заключения. Лидуся умела готовить борщ, а по праздникам даже и пельмени, и Альфреду Степановичу все нравилось, что она подавала на стол, хотя питались они чаще бутербродами с сыром и ливерной колбасой, а иногда макаронами по-флотски. Годы шли, быт налаживался. Квартиру отремонтировали, купили новую мебель, денег стало хватать на кафе, и даже рестораны, и поездки по свету. Постепенно Альфреда Степановича раздражать стала Лидуся: чмокает при еде, складочки под подбородком, тут отвисло, там шершавое, на ногах вены… Конечно, и сам Альфред Степанович не помолодел за пролетевшее время. Он и в юности был полным, а с годами стал, прямо говоря, чересчур толстым, особенно в нижней половине. Когда он шел по коридору больницы, казалось, катится большая мягкая юла. Но в душе он был молод и мало, по своему мнению, отличался от того Альки, которого мальчишки дразнили за неуклюжесть Винни-Пухом. Спортом он никогда не увлекался, но болельщиком был заядлым. Лидия Ивановна по выходным все время дома сидела, лезла с разговорами, а он и так устает от бесед с пациентами, хочется спокойно хоккей посмотреть. Только усядется на диване, откроет бутылочку пивка холодного, а она тут как тут, сядет рядом, что-то глупое рассказывает, и он отмечает машинально, про себя: заднего коренного не хватает… зачем она так широко рот раскрывает… мешки под глазами… нижние конечности короткие… еще ногу на ногу старается закинуть… волосы поредели, поседели. Серенькая землеройка с фигурой столбиком.
Лидуся начала замечать его раздражение и расстраиваться, но что делать, не знала. С каждым днем муж все холоднее, раньше с работы вместе уходили, теперь он возвращается один и совсем поздно.
– Будешь кушать, Аик?
– Ел я. Сколько раз тебе говорить: кушать – лакейское слово.
Лидусе хочется спросить, где он был, что кушал – не спрашивает, боится. Ходила в гости к подруге Лане, с которой когда-то училась вместе в медучилище, рассказывала ей свои страхи. Лана с пониманием кивала, говорила:
– Все мужчины хотят молодых, Лолиток им подавай. Лидуся, займись собой. Волосы хоть покрась.
Однажды вернулся Альфред Степанович поздно вечером домой, а Лидуси нет. На столе записка: уезжаю в дом отдыха, нам надо друг от друга отдохнуть, борщ в холодильнике. Альфред Степанович сначала обомлел, а потом пришел в восторг. Первый раз один дома, хочешь – пиво пей, хочешь – телевизор смотри или Лолиту Кузьминичну, завотделением неврозов, пригласи на всю ночь. Приятно и быстро прошла неделя. Альфред Степанович рано приходил домой, сидел на диване, смотрел хоккей, пил пиво. Лолиту Кузьминичну не приглашал, так как, говоря по правде, она болтает без умолку и еще, чем черт не шутит, потребует доказательств их покуда платонический любви, к чему Альфред Степанович был совсем не готов. Потихоньку начал он скучать, потом тосковать, от борщей ресторанных обострился гастрит. Откроет шкаф, а там висит Лидусино пальто с лисой и пахнет Лидусиными дешевыми духами, от которых он ее так и не смог отучить…
Через две недели услышал, как открывается дверь. Обрадовался, подбежал, а на пороге стоит платиновая блондинка, вроде бы немного знакомая, на кого-то похожая, глаза накрашены сине-зеленой краской, блестят длинные белоснежные зубы за лиловыми губами. Он испуганно спросил:
– Вы к кому?
– Аик, это я, твоя Идуся, – проклекотала блондинка и зубасто улыбнулась.
Перед тем как потерять сознание, он понял, на кого она похожа – на Вольдемара Валентиновича, стилиста-визажиста из телешоу «Леди и джентльмены».
Глава 14. Психолог и психиатр
– Альфред Степанович, с кошмарами надо мириться. Они всем снятся. Мне тоже уже много лет снится сон про страшный дом. А недавно приснилось – я в своем родном городе, в старой квартире, делаю пельмени, фарш из человечков, частью уже порубленных на куски, а частью живых. Я их набираю в ложечку и кладу на кружки теста, а они стараются убежать, некоторые ползут, волокут отрубленные ножки, я их запихиваю обратно, защипываю пельмешек, а оттуда ручки торчат…
– Ужас, Лиза, – воскликнул Альфред Степанович, – пациенту не сказал бы, а тебе скажу – это просто ужас!
– Да нет, ничего… Противно, не страшно. А вот еще снился ящичек, из боков высовываются лапки. Держу его на руках, ящичек прижимается, лепечет что-то, обнимает меня, как обезьянка. Мы сидим с ним в ресторане, а там все люди с кошками, собаками, кроликами и смеются надо мной, переглядываются: смотрите, у нее только ящичек! Я говорю: он живой. Но тут вдруг какая-то дама с собачкой подскакивает, срывает с ящичка крышку, и видно, что он заполнен красным желе и больше там ничего нет. Они все кричат: там желе, там желе, он не живой… Я его закрываю и плачу, а ящичек вдруг вцепляется в руку этой дамы, коготками сдирает кожу, течет кровь, и я хохочу сквозь слезы: а под кожей-то у вас тоже красное желе…
Главный врач вытер вспотевшую лысину.
– Лиза, мой бисквит по сравнению с твоим желе просто сказка…
– Что я и пытаюсь вам доказать, Альфред Степанович. Фрейд был романтик, придумывал сказки. А на самом деле все это чепуха. Глупо из-за снов расстраиваться. Не дергайте так бедную сову, вы ей уши оторвали.
Лиза потянулась к старой игрушке, но Альфред Степанович спрятал ее за спину и жалобно сказал:
– Как ты ненаучно рассуждаешь. В снах раскрываются наши тайные мотивы… Вытесненные желания…
– Да ладно, Альфред Степанович, мы-то с вами знаем, что психология – не наука.
– А что же это, по-твоему, ласточка моя?
– Ласточка – птица с короткой шеей, плоской головой и ртом до глаз, которым она поедает мух и комаров. Психология для нас с вами – искусство, а для большинства – шарлатанство. Почему вы ко мне, а не к вашим наукообразным коллегам ходите? Только талант имеет значение. В музыке – музыкальный слух, а у нас – слух на чужие души. Еще Гамлет говорил: не умеете играть на флейте, а пытаетесь сыграть на моей душе.
– Я к
