— Обижаешь, — сказал Пашка. — Само собой. А с красавцем своим, Говоровым, попрощалась?
— Намного раньше, — честно призналась она. — И не смотри на меня так, я не навсегда уезжаю. Смотаюсь на Лазурный берег, съезжу по делам и вернусь. А?
Пашка похлопал ее огромной ладонью по крохотной ручке, наклонился, поцеловал в макушку и, пробормотав: «Я — покурить», вышел из зала, оставив ее за столом в одиночестве. Она сочувственно улыбнулась ему вслед. Ему всегда с ней несладко приходилось, еще со студенческой скамьи.
А Бабуин нервно курил на террасе, смаргивая слезы, и думал о том, что, если не предпринять что-нибудь немедленно и решительно, он опять останется в ее далеком прошлом, в той уходящей жизни, которая, будто старая, изношенная змеиная шкура, уже сползала к ее ногам.
В глазах Татьяны этим вечером плескался свет луны, медленно, словно в менуэте, плывущей над Лазурным берегом.
Серебристый «мерседес» пришлось оставить на углу соседней улицы — обозримое пространство полностью было занято машинами, а тратить драгоценное время на поиски свободного места для стоянки Варчук не хотел. Он захлопнул дверцу, включил сигнализацию и, отодвинув рукав светлого пиджака (выбирала Тото, и потому он его уже полюбил), Николай с тревогой посмотрел на часы. Часы подарил шеф в нагрузку к «мерседесу», мотивируя тем, что его начальник службы безопасности должен выглядеть истинным денди и франтом, а, кроме того, это по дружбе. И опять улыбнулся одними глазами. Забавно, что подарил он золотой «Ролекс», о котором Майор давно мечтал, с тоской заглядывая в витрины шикарных магазинов.
— Коля! — окрикнул его незнакомый резкий голос.
Он нервно оглянулся (сколько-то минут есть в запасе, но лучше бы бежать) и понял, что голос по идее должен быть знакомым. Перед ним стояла его бывшая жена, нагруженная цветастыми пакетами, набитыми всякой всячиной, взъерошенная, запыхавшаяся, в какой-то невразумительной юбке и с волосами, выкрашенными в изумительный цвет. В том смысле, что он глубоко изумлял всякого, кто его видел. А еще Николай понял, что не помнит, как ее зовут. То есть вспомнит, конечно, если хорошенько покопаться в памяти, но для этого необходимо совершить отдельное, специальное усилие.
— Коля?! — изумилась жена, обводя его оценивающим взглядом.
— Привет, — кивнул он.
— Это твой, что ли, «мерс»? — спросила она тревожно.
Он опять кивнул.
— Что ты киваешь, как слон? — рассердилась «бывшая». — Хоть пару слов скажи. Не чужие вроде. Спроси меня, как, что? Тебе неинтересно, что ли, как я живу? Да, вот что, Коля, подкинь меня, а то совсем замоталась с этими сумками.
И она решительно двинулась к автомобилю.
Варчук еще раз изумился цвету ее волос и, кивнув на прощание: «Пока», быстрым шагом отправился к центральному входу на вокзал, где его уже поджидал нетерпеливый шеф. По дороге он вспомнил, что когда-то хотел припомнить ей слова, сказанные при разводе, уточнить, что «все еще не пристрелили», и подумал, что Тото, как всегда, права. Тем вечером, когда она присела к нему на скамейке, они говорили не только о ее, но и о его жизни. И она сказала, что случай отплатить жене обязательно предоставится, вот только когда это произойдет, ему это будет совершенно не нужно. Потому что ему до него, тогдашнего, обиженного женой, не будет ровным счетом никакого дела.
Варчук легко бежал к вокзалу, все дальше оставляя за флагом не только растерянную женщину, с которой когда-то по ошибке делил постель, но и себя самого, пятилетней давности. И ему доставляла огромное удовольствие сама мысль о том, что они больше никогда не встретятся.
* * *
Бабченко — в темных очках (крутой конспиратор!) на пол-лица — топтался за мраморной вокзальной колонной, рассматривая хрупкую фигурку Тото. Огромные охранники с одинаковыми выражениями на сосредоточенных лицах неловко пытались изобразить группу туристов, интересующихся расписанием.
— Майор, — спросил он у своего спутника, — у тебя есть неотложные дела в Киеве?
— Я у вас работаю, — напомнил тактичный Варчук.
— А кроме меня, любимого? — настаивал дотошный шеф.
— Юрка и кваква, но их легко перевозить с места на место.
— Про квакву я недопонял, потом объяснишь, — деловито сказал Бабуин. — А я вот за недельку приведу дела в порядок и поеду во Францию. По работе, само собой. Но и на Лазурный берег не грех бы прокатиться — уже забыл, когда последний раз в отпуск ездил. Бери своего Юрку — и со мной, это приказ.
— Гениальная идея, шеф! — расцвел Николай.
Подали поезд.
— Нет, ты только посмотри на это безобразие, — тревожно заболботал Бабченко, как оскорбленный индюк, получивший нагоняй от хозяйки. — Разве ее можно куда-то отпускать одну?
Пока Тото показывала проводнице билет, сзади подошел милый молодой человек и, сияя приветливой улыбкой, принялся помогать ей с чемоданом. Второй попутчик уже высовывался сверху, из вагонных дверей, и тоже стремился всемерно услужить очаровательной даме.
— Ее же на сувениры еще по дороге разберут, — не унимался Павел. — Неделя — это очень долго. Да сколько там тех дел? За трое суток справлюсь.
— А спать когда? — спросил Варчук, впрочем хорошо его понимавший.
— В самолете и отосплюсь.
— Разумно.
Улыбающаяся Татьяна поднялась в вагон.
— О, гляди, — сказал Павел, даже очки приподняв от удивления. — Гляди, как они бегут. Марафонцы, гордость отчизны и национального спорта.
По длинной, сверкающей галерее неслись, разве что не сталкиваясь на поворотах, Андрей и Говоров. Друг друга они, конечно, заметили, но их это совершенно не занимало.
Андрею полчаса тому позвонил Артур.
— Узнал? — кричал он в трубку, глотая от волнения слова. — Она уезжает. Я ее не остановлю, но ты сможешь. Я не хочу, чтобы она умерла еще раз! Потом! Все потом! Черт его знает, какой вагон, поезд парижский.
И почти в то же самое время, обливаясь слезами, Александру позвонила Машка:
— Алло! Саш! Это я! Саш, она меня убьет, но так нельзя. Она уезжает, Саша! От нас, насовсем, надолго! За границу. Поезд через полчаса! На Париж. Я не знаю вагона, ничего. Она всегда запрещает провожать. Беги, слышишь!
И теперь они бежали, пытаясь обогнать время и догнать упущенный случай, который каждому выпадает только раз в жизни.
Поезд тронулся, но они мчались по перрону, словно хотели успеть вскочить в него на ходу. Оба опаздывали, и лица их делались все отчаяннее и отчаяннее. Им до этой минуты и в голову не приходило, что все так непоправимо. Они отчего-то пребывали в полной уверенности, что как-нибудь, постепенно, само собой, все устроится.
