Он продолжал уже спокойнее:
— Здесь не было эпидемии холеры, Лейла. Никогда. Ваш отец долгое время болел — какая-то странная лихорадка, которую врачи не могли диагностировать. Она приходила и уходила, приходила и уходила, пока приступы не стали более длительными и жестокими, а интервалы между ними — более короткими. Мы перепробовали все: лечение на море, опиум, физические ограничения. Ничего помогало. Дядя Роберт был обречен. А потом однажды… — Его голос оборвался. Я терпеливо ждала, когда он продолжит. — Однажды он сказал, что чувствует себя хорошо и хотел бы взять с собой Томаса на прогулку. Они долго не возвращались, и на закате мы с отцом отправились на поиски. Мы очень беспокоились из-за здоровья дяди Роберта. Мы… нашли их в… роще.
Ничего этого я не знала — ни о моем отце, ни его болезни, ни о Томасе, ни о… роще.
— Пожалуйста, продолжайте.
Голос Тео доносился издалека:
— Дядя Роберт где-то взял нож. У него, очевидно, случился приступ лихорадки на прогулке с Томасом. Они оба были мертвы. Он убил вашего брата и себя.
Тео и я оказались в каком-то безвременье. Комната давила на нас, и огонь, казалось, становился жарче и ярче. Я продолжала смотреть на него, чувствуя, как пылает мое лицо. Я искала в этом огне образы двоих — мужчины, который был моим отцом, и мальчика, который был моим братом. Но их там не нашла. Они не вернулись назад, ко мне.
— Видите, Лейла, вы и ваша матушка уехали отсюда при ужасных обстоятельствах, поэтому, когда вы вчера вечером так внезапно, так неожиданно вернулись, мы растерялись, не понимали, как быть. Никто не знал, в какой мере вы помните прошлое, или как много вам рассказала ваша матушка. Я вижу, что мы оказались правы, храня молчание.
Наконец я взглянула на Тео. Мое лицо горело.
— Да, конечно, — сухо сказала я, — я все понимаю.
— Мы же знали, что Колин постарается пустить это в ход, ни в малейшей степени не считаясь с тем, что вам известно. Он рассказал бы вам об этом в любом случае. Я рад, что сделал это первым.
— Да, я тоже. И я благодарна, конечно. — Издалека я слышала шорох моих юбок. В следующую секунду я встала. Так вот почему все так отчужденно вели себя со мной. Это был ответ на Великую Тайну. Мой отец совершил и убийство, и самоубийство. Не удивительно, что все эти люди чувствовали себя неловко в моем присутствии. — Знаете, Тео, у меня совершенно нет желания никуда ехать, если вы не возражаете. Может быть, в другой день.
— Да, конечно.
— Я знала, что вы поймете. Это все равно, что… ну, все равно, что потерять их снова. Двадцать лет назад они умерли от холеры. А теперь они умерли… другим образом, как будто умерли дважды. За два месяца я потеряла четверых человек: маму, отца, — я двигалась к двери, — Томаса и тетю Сильвию. Мне бы так хотелось знать их! Вы не представляете, как трудно скорбеть о ком-то, чье лицо ты не можешь вспомнить. Извините меня, пожалуйста.
Он распахнул дверь и проводил меня в холл. В футе от лестницы я повернулась к Тео.
— Я пойду к себе, если вы не против. Я уверена, у вас много других дел.
— Если вы уверены, что с вами все в порядке.
Я усмехнулась.
— Не беспокойтесь. Конечно, со мной все в порядке. Объясните остальным, ладно? Эта поездка на поезде оказалась более утомительной, чем я думала. Извините меня.
Ступеньки скользили подо мной, как будто я летела, не касаясь их ногами. Моя голова была в тумане, мысли путались. Потрясение от этой новости было во много раз тяжелее, чем от известия о смерти тети Сильвии. Оно изменило Херст, оно изменило мою мать, оно изменило прошедшие двадцать лет и, в конечном счете, изменило меня.
Не знаю, как долго я лежала в этот день в постели, но когда я наконец подняла голову, чтобы выглянуть в окно, длинные оранжевые лучи заходящего солнца косо заглядывали в комнату. Я не могла успокоиться несколько часов. Одно дело — оплакивать жертв холеры, и совсем другое — убийцу. Что он должен был испытывать, когда агония заставила его совершить такое злодейство? Мое сердце болело о бедном, психически неуравновешенном безумце, подведенном к краю забытья и забравшем с собой своего единственного сына. Маленький Томас, семи лет от роду, был заколот своим отцом, который не ведал, что творит. «Папа, — кричали моя душа, мое сердце, — поэтому ты обратил нож против себя? У тебя был миг просветления, когда ты увидел (слишком поздно!), что ты наделал и не смог вынести этого страдания?»
Я оплакивала свою мать и ее горе, и годы одиночества, которые она провела в отвратительной нищете лондонских трущоб, защищая своего единственного ребенка и от прошлого, и от настоящего.
Так вот ради чего я вернулась в Херст. Я нашла то, что искала: свою семью и свое прошлое. Что пришлось пережить моей матери за все эти годы! Ни разу ни о чем не сказав мне, она всматривалась в мое лицо и видела их лица. Как нести такую ношу женщине в одиночку! Если бы только она могла все рассказать мне, мы могли бы разделить с ней наше горе. Но она этого не сделала, чтобы избавить меня от страданий. Теперь я вновь оказалась в Херсте, и мне открылась страшная тайна, которую в течение двадцати лет она так скрывала!
Выплакав последние слезы, я обнаружила, что за окном темно, завывает яростный ветер, а я голодна. Я провела в этой комнате десять часов, сокрушаясь над прошлым. Теперь настало время вернуться к настоящему. Я решилась на это ради моей матери, ведь она не хотела бы, чтобы я проводила годы, оплакивая ее уход. Я не должна больше часами задерживаться на том, что нельзя изменить. Так что я переоделась, причесала волосы и решила с этого момента вернуться к жизни, чего, как я знаю, желала бы моя мать.
Но, кажется, у судьбы в запасе нашлись и другие сюрпризы.
Я прикладывала влажные салфетки к своим распухшим глазам, когда кто-то поскребся в дверь, заставив меня застыть и прислушаться. Звук настойчиво продолжался, как будто в комнату пыталось проникнуть маленькое животное, пока я не открыла дверь и не обнаружила стоящую за ней Марту.
— Можно войти? — спросила она.
— Конечно. Прошу. Я уже собиралась выходить.
— Мы очень беспокоились о тебе, Лейла. Тео рассказал нам о том, что было сегодня утром. Мне очень жаль. Нам всем очень жаль.
— Спасибо.
Она проследовала за мной в комнату и закрыла за собой дверь.
— Если мы казались отчужденными прошлым вечером, то теперь ты знаешь, почему. Каждый из нас боялся случайно сказать что-нибудь. Мы понятия не имели о том, известно ли тебе об отце и брате. И, как оказалось, мы были правы.
— То же самое мне говорил и Тео. — Я снова села у туалетного столика и продолжала укладывать свои волосы. В отражении я видела, как Марта медленно расхаживает по комнате, взглянув сначала на портрет моей матери, потом, прочитав этикетку на моем флаконе с туалетной водой и остановившись у ночного столика, чтобы посмотреть лежавшие на нем книги. Все это вызвало у меня четкое впечатление, что она обдумывает, что ей сказать теперь.
