Сара хихикнула.
– Да, может быть. Ну, а как у тебя дела?
– Так себе, – ответила Оливия, но не стала рассказывать о своем видении. Несмотря на увлечение «нью-эйджем», Сара имела солидные католические корни. Еще одна бывшая верующая, но, как чувствовала Оливия, готовая вернуться в лоно церкви. А она сама не такая же случайно? – Оказалось, что этот дом не так легко продать, как я думала. – Она обвела взглядом жилище бабушки с его блестящими деревянными стенами и полами, светящимися от более чем столетней патины. Высокие окна с узкими стеклами открывали впечатляющий вид на реку. Изоляция была практически нулевой, трубы и электричество были проведены спустя несколько десятилетий после постройки дома, а теперь устарели и, вероятно, уже стали опасными. – Нужно многое сделать, прежде чем я смогу выставить его на продажу, и к тому же я не уверена, что действительно хочу этого. Этот дом всегда принадлежал моей семье.
– Значит, ты еще не решила, останешься ли в Новом Орлеане?
– Я точно знаю, что проживу здесь, пока не окончу учебу. А потом, кто знает?
– Все еще работаешь в том маленьком магазинчике у площади?
– Неполный день. Совмещаю с учебой. – Она прислонилась бедром к столу и подумала об эклектической клиентуре «Третьего глаза». Размещенный в уютном местечке напротив Джексон-сквер, магазинчик торговал всем, начиная от высушенных голов аллигаторов до религиозных артефактов. «Нью-эйдж», вуду и немного христианства. – Как дела в Тусоне?
– Замечательно, – ответила Сара, словно говоря всерьез. – Я познакомилась с новой художницей, которая собирается выставить свои работы в углу. Плачу за них только после продажи, и еще у меня есть несколько новых линий хрустальных люстр, которые идут нарасхват. Но я скучаю по тебе. Сейчас все не так, как раньше.
– Ты никого не наняла?
– Ну да. Я наняла девушку, не компаньонку. Девушку с татуировками на руках и не просто с кольцами в носу, бровях и везде, где можно найти крошечную складку кожи, а с английскими булавками! Можешь представить? Она выглядит так, словно работает у портного, а не в магазине в стиле «нью-эйдж».
Оливия засмеялась. Впервые за сегодняшнее утро.
– Осторожней, Сара, начинает проявляться влияние твоей приходской школы.
– Боже упаси.
– Потом ты будешь носить юбку из шотландки, блейзер и наколенники на работу.
– Очень смешно.
– Я так и думала. – Оливия бросила взгляд на бабушкино потертое тростниковое кресло-качалку, стоящее неподвижно рядом с горшком, покрытым блестящими листьями вечно растущей толстянки[7].
– Слушай, мне тут звонят, я пойду...
– Потом еще поговорим, – сказала Оливия, зная, что Сара сгорала от нетерпения закончить разговор и проверить другую линию. Сара, вечный оптимист, вероятно, думала, что ей звонит негодник Лео, уставший от другой женщины и готовый приползти к ней обратно на коленях, чтобы вымолить прощение от своей любящей и святой жены.
Хайри С тявкнул и завертелся у задней двери.
– Хочешь на улицу? – спросила Оливия, открывая дверь, и пес стремглав выбежал на улицу. На горизонте собрались тучи, и воздух перед дождем был теплым и влажным. Пес же тем временем, успев скрыться в зарослях высокой травы и кипариса, обнюхивал землю в поисках белок, опоссума или какой-нибудь болотной птицы.
У Оливии заурчало в животе. Было десять утра, а она уже семь часов была на ногах и получала энергию лишь от кофе и адреналина. Она открыла холодильник и сердито уставилась на довольно скудный набор – два яйца, кусок сыра, полбуханки хлеба и бутылку кетчупа.
– Время для омлета, – заметила она, слыша, как Хайри С осторожно зашел в дом. – Ну а ты? – Она открыла шкафчик, где наполовину полный мешок с собачьим кормом лежал под тремя полками с банками консервированных персиков, абрикосов и груш, которые заготовила ее бабушка. При мысли о бабушке Оливии стало грустно. Очень тяжело терять человека, который так безоговорочно тебя любил.
Насыпав в собачью миску сухого корма, она добавила семян в клетку попугаихи и провела рукой по ее гладким зеленым перьям.
– Разве она не прелесть? – спросила бабушка, когда только принесла птицу домой. – От них столько грязи, знаю, но Ванда была мне должна немного денег и предложила Чиа. Я не устояла. – Глаза бабушки сверкнули, и Чиа с тех пор стала членом семьи.
– Знаешь, бабушка была права. Ты красивая, – сказала Оливия птице, которая вытянула блестящие крылья и клевала зернышки из блюдечка.
Оливия включила радио и засунула в тостер два кусочка хлеба. Пока пес быстро справлялся с завтраком, она зажгла плиту и взбила два яйца. Пэтси Клайн запела о потерянной любви. Замечательно. Как раз то, что мне нужно услышать. Какой прекрасный стимулятор, – подумала Оливия, когда яйца запузырились, и принялась натирать на терке сыр. Последние ноты песни начали затихать, и вмешался Болтливый Роб, диджей, чтобы рассказать о репортаже, сделанном незадолго до смерти звезды, классической исполнительницы песен в стиле кантри. Его глубокий баритон с легкостью вылетал из динамиков, и он говорил так, словно знал всех слушателей лично. Оливии это нравилось.
За несколько месяцев, которые Оливия провела в Луизиане, она постепенно стала узнавать некоторых местных дикторов и диджеев. Из радиостанций она в большинстве случаев слушала «Дабл-Ю-Эс-Эл-Джей», ту самую станцию, где Саманта Лидс, также известная как «Доктор Сэм», раздавала звонящим свои советы. Именно эту станцию она «слышала» ночью во время видения.
Этого проклятого видения.
Вспоминая ужасное убийство, Оливия каждый раз испытывала одно и то же леденящее ощущение в душе. Поэтому не надо. Не надо об этом думать. Но даже когда она отчитывала саму себя, воспоминание о жертве, умоляющей о прощении, пронеслось в ее мозгу. В рассеянности Оливия провела костяшками пальцев по терке.
– Ой. Черт. – Потекла кровь, и она быстро принялась сосать пальцы, затем открыла кран и сунула руку под холодную воду. – Я идиотка, – пробормотала она Хайри С. – Настоящая идиотка.
Дело в том, что Оливия волновалась, потому что не могла забыть об этом кошмаре. Она надеялась, что поможет разговор с полицией. Но явные сомнения Бенца охладили ее пыл. Прочитав статью в газете, она понадеялась, что он, возможно, будет не таким, как остальные, а более восприимчивым. Но он оказался не лучше Бринкмана.
– Придурок, – пробормотала она.
Может, сомнения Бенца обоснованы. Вдруг это был всего лишь сон, по-настоящему ужасный дурной сон.
– Да, а еще, может, я королева Англии, – проворчала она, замотав пальцы бумажным полотенцем и умудрясь посыпать яйца моццарелой.
