настоящая страсть, неудержимая, невозможная, — это награда, а не наказание. Но, конечно, не здесь, не у всех на виду. Приличия все еще слишком сильны при любой, самой безудержной страсти.
И Кира не могла объяснить, почему прочитала это в его глазах. Все его речи говорили совсем об обратном, но остальное!
— А вы сами? — вдруг спросила она. Ей нужно было подтверждение, срочно, немедленно, прямо сейчас. — Вы бы сами… как поступили? Как… Леня или… Простите, я говорю не о том.
Она опомнилась вовремя. Лицо у Валентина стало таким, будто она предложила ему убить человека.
— Вы сами смогли бы остановиться? — поправилась она. — На месте… Лени или того парня.
— Хотите знать, бывают ли исключения? — понимающе усмехнулся Валентин, и усмехнулся нехорошо, недобро, словно Кира стала внезапно его врагом. — Да, смог бы. — И он был непререкаемо уверен в своих словах. — И дело не только в законе. В уважении, возможно. Я не преподаватель этики, чтобы правильно вам объяснить.
Кира вздохнула и встала. Ей пора было идти, она и без того достаточно злоупотребила его временем.
Валентин тоже поднялся. Он был выше Киры почти на голову, моложе почти на десять лет. Бесспорно, он был успешнее ее во всех отношениях, и для него она была всего лишь одной из сотен матерей преступников, которых он упрятывал за решетку.
— Я наговорила вам кучу лишнего, — сказала она.
— Наговорили, — он улыбнулся. — Но я не в обиде. И если вы думаете, что меня в чем-то терзает чувство вины, — ошибаетесь. Не перед вами. Но уже хорошо, что вы пытаетесь разобраться в себе и своем отношении к тому, что сделал ваш сын.
— Вы поэтому со мной говорили? — удивилась Кира. — Потратили столько времени?
— Свой законный обеденный перерыв, — пожал плечами Валентин. — Надеюсь, это встреча была последней. Всего доброго.
Он развернулся и быстро, наверное, слишком быстро пошел прочь. А Кира стояла и думала, что же произошло, почему он так резко свернул разговор. Из-за ее вопроса? Из-за того, что она забылась, из-за ее истерик и слез? Из-за того, что она сейчас страшнее смертного греха и ни один мужчина в здравом рассудке не посмотрит на нее как на женщину?
Или из-за того, что ей не показалось, и в тот момент, когда она решила, что Валентин способен добиться выбранной им женщины всеми способами и средствами, он действительно был на это готов?
«Так не смотрят на тех, кто тебе безразличен!»
Кира села, ее не держали ноги. Красивый самоуверенный парень, готовый отправить ее сына на долгие годы в тюрьму, увидел в ней ту, которую ждал, может быть, все эти годы.
И Кира еще никогда не чувствовала себя настолько счастливой.
— Мне кажется, она решила, что ты на что-то ей намекаешь.
Валентин пожал плечами. Погода, хорошенько прокипятив город, решила его освежить. Ливень мыл машину не хуже профессиональной автомойки, дворники едва справлялись с потоками воды.
Разговор с Рязанцевой не давал Валентину покоя, и в конце концов он нашел подходящий момент, чтобы передать его Лизе. Сам он машиной не пользовался, но Лиза жила за кольцом, до электрички ей приходилось добираться на автобусе, в жуткой давке, поэтому она стоически предпочитала пробки и не снимала квартиру в городе, говоря, что привыкла к свежему воздуху. Сейчас, сидя на пассажирском сиденье, Валентин снова прокручивал в голове разговор.
— А я наговорил лишнего. Наверное, она так поняла, что Крутов роет там, где платят.
— Это она и без тебя должна понимать, — сказала Лиза в водительское окно и перестроилась, не забыв помигать аварийкой пропустившему ее водителю. — Но дело Мельникова и дело Рязанцева — разные вещи. Во-первых, в деле Мельникова заявление поступило от родителей, во-вторых, там изначально было полно косяков. Свидетели домысливали, будто сами рядом стояли, и время… что там было? Они все называли разное время ухода Мельникова. О, слушай…
Она бросила быстрый взгляд на Валентина и снова уставилась на дорогу.
— У метро меня высади?
— Ну уж нет, — не согласилась Лиза. — Пока ты обедал два часа, до нас дошли странные новости. Пока не поделюсь, ты от меня не отделаешься. Заодно пробки кончатся, доеду за полчаса. Все равно отец на съемках сегодня, а мать со своей книгой возится, я ее и не вижу совсем. Пункт «б», часть четвертая, статья сто тридцать вторая. Священнослужитель и директор гимназии. На федеральных сайтах информации нет, я проверила. Но он взят под стражу, ведется следствие. Это, как говорится, из первых рук, от самих ребят из местного СИЗО...
Лиза была сосредоточена, но на ее лице читалась досада.
— Чем меньше внимания делу, тем меньше работы нам, вспомни Брянск. Если бы не было столько волонтеров и столько внимания, следствию было бы проще. Но тут — пресса, общественное мнение, несчастная мать. А подозревали причастность родителей практически сразу.
Лиза мотнула головой.
— Я не об этом. Кому, к черту, верить детям? Кому и в кого? Якутская пресса пишет: родители считают дело сфабрикованным. Что за… — Машина вильнула, и можно было подумать, что слова Лизы относятся к мотоциклисту, проехавшему сквозь тесный ряд, но Валентин знал, что это не так. — Когда я думаю, что мне могли бы не поверить в таком мама с папой, мне становится страшно. Страшно, даже руки дрожат. Знаешь, почему я вообще решила пойти на юрфак?
Валентин не знал, хотя этот вопрос его интересовал с самого начала. И сейчас он замер, не желая спугнуть ее внезапную откровенность.
— Думаешь, из-за матери? Многие так считают. Она, конечно, была следователем еще в девяностых, но наш городок — не тот пример, слишком сонный. Мою одноклассницу несколько лет насиловал родной отец. А ее мать ей не верила. Называла шалавой. Вскрылось только, когда девочка умерла из-за подпольного аборта… Вот так.
Валентин припомнил книгу в простой черной обложке. «Собственные страхи» с автографом. Но он не знал, что бывший следователь прокуратуры Наталья Топоркова писала эту книгу по реальному делу.
— Книгу ты помнишь, конечно. Имена и город изменены… и много лет прошло. Мать, когда начала писать, в прокуратуре уже не работала, да и дело это было уже без нее, но, черт… мне она не давала читать эту книгу, пока я сама ее не купила.
