Она кивнула.
— Может, послать кого-нибудь за едой?
Она опять кивнула.
— Я сама не знаю, что говорю, никогда об этом не задумывалась, — призналась она в замешательстве.
Некоторое время он просто смотрел на нее.
— Признайся, что тебя тревожит? С тех пор, как я дома, ты словно сама не своя. В аэропорту ты встретила меня спокойная…
— Многое успело измениться, — вздохнула она. — Тебя не было так долго, папочка был таким бесчувственным… — она помолчала. — Пока тебя не было, я ходила к доктору Эллерману.
Он повернулся и уставился на нее.
— К гинекологу? Но зачем? — спросил он. — Ведь все совершенно нормально…
— Да, да, — быстро кивнула она, — но я просто хотела удостовериться, что со мной все в порядке, что нет причин, по которым я не могла бы иметь детей.
— И что?
— Он сказал, что я абсолютно здорова. Никаких осложнений, никаких причин, по которым я не могла бы иметь хоть дюжину детей, если мне захочется, но при условии, что мой муж постарается бывать дома почаще. — Она пересекла комнату и, подойдя к нему, обвила его шею руками. — Я хочу ребенка, Джим, — сказала она глухим голосом, пристально глядя в его темно-зеленые глаза. — У всех моих подруг есть дети — или вот-вот появятся. Я хочу ребенка, твоего ребенка. Мне так одиноко здесь, когда ты уезжаешь. А если бы у меня был ребенок, я бы уже не была так одинока.
Какое-то мгновение он молча смотрел на нее. Может, она и права. Может, именно это ей и нужно.
— Ну, — произнес он, и улыбка тронула его губы, — дети не делаются во врачебных кабинетах… — И он принялся медленно расстегивать ее блузку.
— Джим! Что ты делаешь? — ошеломленно спросила Фрэн.
— А как ты думаешь? — усмехнулся он.
— Но еще только шесть часов!
— А где сказано, что любовью можно заниматься только в специально отведенное время? — Он перегнулся за спиной, Фрэн, пошарил рукой и выключил свет. — Если тебе хочется ребенка, нам ведь нужно приложить некоторые усилия, правда? — прошептал он, властно сжимая ее грудь. Едва он коснулся губами ее соска и принялся настойчиво посасывать его, как по телу ее непроизвольно прошла дрожь. Его руки спустились ниже, расстегнули молнию на ее юбке и сдернули ее вниз Вслед за юбкой полетели на пол чулки, пояс и нижнее белье. Он опрокинул ее на постель, сжимая все крепче в своих объятиях, поглаживая ее грудь, бедра, его пальцы проникали в самые укромные уголки, возбуждая ее…
Почувствовав, что его нет рядом, она открыла глаза — Джим быстро раздевался. Потом он вернулся к ней, приник к ней всем телом, заставляя ее трепетать от прикосновения его рук и рта. С тех пор, как Линд решил, что пускаться в любовные интрижки слишком опасно, он старался извлечь как можно больше наслаждений из супружеских отношений. Правда, жена полностью его устраивала. Любовного опыта у Фрэн не было, но она пылко отвечала на его желание и всегда удовлетворяла его.
Он минуту пристально смотрел на нее, как будто хотел что-то сказать, но затем передумал. Приподнявшись, он отпрянул назад, голова его коснулась треугольника пушистых золотистых волос внизу ее живота. Мягко разведя ее ноги, он опустил лицо между ее бедер; тело Фрэн начало неистово извиваться. Он подхватил руками ее ягодицы и поддерживал их на весу, пока ласкал ее языком, доведя до потрясающего оргазма. Он вновь приподнялся над нею и вошел в нее с удивившей ее силой. Она постанывала и вскрикивала под его быстрыми, мощными толчками. Кончив, он уткнул лицо ей в шею. «Фрэнни, — пробормотал он прерывистым шепотом, — о, Фрэнни…»
Фрэн поглаживала его волосы, глядя в потолок. Он был добр к ней, нежен и страстен, он был потрясающим любовником. Он говорил и делал то, что нужно, ее друзья считали, что она нашла идеального мужа. И все же…
Фрэн заплакала…
Фрэн установила мольберт на травянистом холме, откуда открывался чудесный вид на залив. Она очень давно не бралась за кисть, но сейчас ей хотелось отвести душу, выплеснуть свои чувства на холст, вновь попытаться выразить то, что, казалось ей, не видел никто другой. Фрэн воскресила в памяти спокойные, мерцающие воды залива, она решила написать морской пейзаж. Спокойный… мирный… тихий. Так несхожий с бурей, которая бушевала у нее в душе.
Она держала в руке кисть и задумчиво смотрела на полотно. Наконец принялась писать, вкладывая в живопись все свои мысли, все чувства. Фрэн надеялась, что, выплеснув свой гнев и негодование на холст, как часто делают художники-мужчины, она успокоится. Она убеждала себя, что мысли ее неразумны и бессмысленны, но была не в состоянии избавиться от мучительных чувств.
Фрэн не могла вспомнить точно, когда она впервые почувствовала себя несчастной; она лишь знала, что однажды утром она проснулась с твердым убеждением, что Джим вовсе не жертва своего бизнеса, а что он нарочно использует работу, чтобы как можно больше времени проводить вне дома. Она стала подозревать, что он разлюбил ее, что он потерял к ней всякий интерес сразу после женитьбы. Когда она была уже не в силах мучиться своими подозрениями в одиночку, она поделилась ими с Кейт, но та лишь высмеяла ее подозрения как вздорные и безосновательные и посоветовала обратиться к психиатру. Поначалу Фрэн была обескуражена советом сестры. Зачем ей психиатр — она же не сумасшедшая! Она всего лишь несчастна… несчастна, потому что ее мужа почти никогда нет дома, потому что она не может родить ребенка. Любая женщина в ее положении, думала она возмущенно, чувствовала бы то же самое.
Она попыталась дознаться у отца, что тот думает об отношении к ней Джима, об их браке. Но отец, как и прежде, уверял ее, что все дело в работе, что муж, конечно, проводил бы с ней больше времени, если бы мог… Отец был просто без ума от Джима, он видел в нем сына, которого у него никогда не было, сына, которому он передаст семейный бизнес. Колби считал, что все страхи дочери возникли на пустом месте и рассеятся, как только у нее появится ребенок. Но как раз об этом ему и твердила она, что больше всего на свете ей хочется иметь детей, но для этого нужно, чтобы Джим не мотался по всему миру постоянно, потому что в таком случае ее шансы забеременеть сводятся к нулю.
Думая теперь только об одном, она подсчитывала, что Джим не только ни разу не был в годовщину их свадьбы, но он лишь однажды провел с ней Рождество. О, разумеется, она получала богатые подарки ко дню рождения — один раз из Парижа, дважды из Лондона, а в последний раз из Рима, но никогда они не ужинали при свечах, отмечая годовщину свадьбы или день рождения, никогда не были вместе в спальне хотя бы в один из столь знаменательных дней. Он всего лишь звонил ей — из отеля или аэропорта.
