Лирика Мэтьюс была искушением. С того самого дня, когда она вложила свою руку в мою и предложила мне бежать. Это было почти год назад, но каждый раз, когда смотрел на нее, я все еще чувствовал прикосновение ее руки, ощущение ее кожи к моей, всепоглощающую потребность взять ее и убежать.
Сейчас она стояла на нашей кухне посреди ночи. В доме было тихо и темно, только лунный свет пробивался сквозь окна.
Почему она не спала?
Обычно я был единственным, кто бродил по дому ночью.
Ее крошечные пижамные шорты едва прикрывали ту восхитительную складку, где ее задница сходилась с бедрами. Блядь. Это была такая вещь, которая заставляла парня хотеть наклонить девушку и провести головкой своего члена по этой гребаной складке. Прямо перед тем, как он введет его между ее ягодицами.
Она открыла холодильник, совершенно не обращая внимания на меня, прислонившегося к кухонному острову позади нее.
Господи. Почему я так смотрел на нее? Что, блядь, со мной было не так?
Соблазн. Вот почему.
Я. Не. Мог. Блять. Остановиться. Смотреть на нее.
Хотя я знал, что это неправильно. Она была лучшей подругой моей младшей сестры — вздорная шестнадцатилетняя девушка, которая проводила больше времени в нашем доме, чем в своем собственном. Откровенная, свободолюбивая, сломленная девчонка, чья мать умерла, а отца никогда не было дома. То, чего я не должен был хотеть, но не мог перестать думать об этом.
Может быть, именно поэтому. В моих венах текла кровь бунтаря. Я не должен был хотеть ее, и это только заставляло меня хотеть ее еще больше.
Я высыпал горсть M&Ms на ладонь, не обращая внимания на то, что если она обернется, то увидит мой твердый член, упирающийся в треники, и даже не потрудился поправить его. Я хотел, чтобы она увидела. Хотел видеть, как она задыхается, как ее яркие глаза расширяются и темнеют, как пульс бьется в ее горле, а ее фарфоровая кожа краснеет.
Она обернулась на звук хрустящей конфетной обертки и поднесла руку к горлу. — Господи, Линк, ты меня до смерти напугал.
Я сунул в рот конфету M&M. Голубой. Прямо как ее глаза. — Прости. — Я не извинялся. Ни капельки. — Почему ты не спишь?
Ее крошечная белая футболка, которая была на два размера меньше, натянулась на пышные сиськи, обнажая еще более пышные соски. — Просто неспокойно, наверное.
Мне было знакомо это чувство.
Хотя беспокойство сейчас не могло даже описать его. К черту воду, за которой я сюда спустился. В этот момент я уже практически истекал слюной.
И тут ее взгляд опустился прямо на мой член. Свет от дверцы холодильника не позволил ей скрыть свою реакцию в тени.
Вздох. Прилив розового цвета к ее щекам. Ее взгляд из-под ресниц. Все было выставлено напоказ.
Мои губы дрогнули. Верно, детка. Ты сделала это со мной.
— Ты не могла бы передать мне бутылку воды?
Она прочистила горло, затем повернулась обратно к холодильнику. — Вот, — сказала она, пихая бутылку в мою сторону, не оборачиваясь.
За все время, что я ее знаю, это был первый раз, когда у нее не было ничего язвительного в ответ.
Я хихикнул. — Спасибо.
Затем бросил пакет с M&Ms на прилавок — с арахисом, ее любимый, — и вернулся в свою комнату. Мне больше не нужны были конфеты. Если все пойдет так, как я хочу, у меня будет нечто гораздо более сладкое.
Глава 2
Лирика
Линкольн Хантингтон был смертельно опасен.
Я была любопытна.
Вместе мы были катастрофой, катастрофой в процессе становления. Доказательством тому служили удары пульса в моих венах, когда я стояла в дверях его спальни и смотрела, как он гладит свой член.
За все годы, что я знала Линкольна, он разговаривал со мной только для того, чтобы поддразнить. Мои волосы, моя одежда, мой выбор музыки — все это было честной игрой для его комментариев. Я научилась отвечать ему тем же. Наши словесные перепалки заставили бы покраснеть дальнобойщика. Что-то изменилось в день похорон моей матери. Подшучивание стало более серьезным. Он смотрел на меня по-другому, говорил со мной по-другому. И я стала смотреть на него так же.
Меньше пяти минут назад мы были вместе внизу на кухне. Я подумала, что представила, как его треники обрисовывают его очень твердый, пугающе большой член, отвернулась и понадеялась, что мне показалось, потому что... Боже мой. Теперь он лежал на кровати голый, и на этот раз я не могла заставить себя отвести взгляд. Мое сердцебиение учащенно билось, и нервная энергия бурлила во мне, как раскаты грома перед грозой.
Он знал, что я пройду мимо его комнаты, чтобы вернуться к Татум. Он знал, что я увижу его открытую дверь, услышу его затрудненное дыхание, увижу, как его тело бьется о его руку.
Линкольн точно знал, что делает.
Почему сейчас? После всего этого времени, почему сейчас?
Следы темных чернил покрывали верхнюю часть его тела. Изображения и линии, слова и цифры — все это покрывало его кожу от горла до кончиков пальцев. Его голова откинулась назад, уткнувшись в подушку, а татуированная рука легко двигалась вверх и вниз по его длине. Он приподнял свою задницу с кровати и стал гладить быстрее. Другой рукой он обхватил свои яйца и зашипел сквозь стиснутые зубы. Его тихое ворчание и стоны разлетелись по комнате и достигли самого низа моего живота. — Аааа. Блядь. Господи. — Вслед за этим раздалось скользкое трение кожи о кожу. Я буду слышать эти звуки в своем сознании до конца жизни.
И тут я уловила серебристый блеск на кончике его члена. Четыре крошечных шарика кружили вокруг головки. Север. Юг. Восток. Запад. Как крест, умоляющий меня преклонить перед ним колени.
Он был проколот. Я должна была догадаться. Ничто в Линкольне не было средним — даже его член.
Я сжала свои бедра вместе, когда в глубине моего живота загорелась потребность, отчаянная боль, жаждущая удовлетворения. Я прикасалась к себе. Я заставляла себя кончать до тех пор, пока у меня не подгибались пальцы на ногах. (Спасибо, порно в Твиттере.) Но я никогда, никогда не была такой нуждающейся, такой голодной, такой чертовски возбужденной. Дыши, Лирика. Не забывай дышать.
Потом он остановился.
Его тело обмякло, а взгляд переместился на дверь и на меня. Все в этом взгляде кричало об опасности. — Ты собираешься просто стоять и смотреть, или ты планируешь войти и помочь? — спросил он с медленной улыбкой. У него была самая лучшая улыбка. Приветливая, легкая, с идеальными зубами и полными губами с намеком на ямочки. Но самое интересное было в его лесных глазах. Именно там скрывалось озорство.
Я открыла рот, чтобы ответить, но остановилась, когда он сел и прервал меня.
— Иди сюда.
Я не подошла. Я стояла молча, не двигаясь, наблюдая за ним, и кровь бурлила в моих венах.
Линкольн был сексуален, и он знал это. Я бы солгала, если бы сказала, что никогда этого не замечала. Но он был старшим братом моей лучшей подруги. Это была не просто раскраска за гранью. Это было выходом за рамки всей этой гребаной страницы. Я пожалела, что не пошла дальше.
Я сделала шаг в комнату, едва дыша и не в состоянии думать.
Его челюсть напряглась, когда он искал мои глаза. — Закрой дверь.
Верно. Дверь. Потому что не дай бог кто-то войдет и поскользнется на моих слюнях.
Он сцепил указательный и средний пальцы вместе и указал на меня. Иди сюда.
И я, как глупая, возбужденная девочка-подросток, поставила одну ногу перед другой и не останавливалась, пока не оказалась перед ним.
Его большие, грубые руки обхватили мои бедра, затем скользнули к моей заднице, сжав ягодицы почти до боли.
— Линкольн, — прошептала я. Все в этом было неправильно. Почти семь лет верности и дружбы были потеряны в клубке нужды и желания. — Это было больно? — спросила я его, потому что в моем мозгу был полный бардак, и слова терялись где-то в беспорядке.
