— В отличие от первых сеансов электрошоковой терапии.
Я кивнула:
— Такое трудно забыть. Когда включают рубильник и эти жуткие судороги…
— Все позади, Морин. Навсегда.
— Я верю вам, доктор.
— Вместе с переживаниями возвращается способность вспоминать. Попробуйте рассказать мне немного о себе.
— Меня зовут Морин Энн Томас, прошлым августом мне исполнилось двадцать восемь лет. Отец живет со своей матерью, моей бабушкой, на ферме в Нью-Гемпшире. Мать ушла от него несколько лет тому назад… Кажется, с тех пор о ней никто ничего не слышал. Мой брат Сэм умер… — я виновато умолкла: так случалось всегда, когда речь заходила о Сэме. — Он погиб в результате несчастного случая… Семь лет назад. А я все эти семь лет жила в Нью-Йорке.
— Как вы попали к нам?
— Меня привезли в бессознательном состоянии. «Скорую помощь» вызвала Мэгги Паркер, моя подруга. Она собиралась приехать ко мне, но я почему-то все время отказывалась ее видеть. — Я вздохнула. — Все это я знаю, главным образом, по вашим рассказам, доктор. Но кто я на самом деле? Что я за человек? Какой была раньше и на что могу надеяться в будущем?
Волнение душило меня, однако доктор Джеймсон даже не пытался прервать меня или успокоить. Он молча смотрел.
— Я должна сказать вам правду, доктор. Я боюсь вспоминать прошлое. Да, да. И, несмотря на страх, постоянно пытаюсь… Увы, напрасно. Вы говорите, что виновата болезнь; ведь последствия электрошока могут сказываться долго. Как я хотела бы сама справиться со своей болезнью, но как? Сейчас я даже не помню, как выглядит отец. Или бабушка…
— О чем она пишет? — неожиданно нарушил молчание доктор Джеймсон.
— Письмо было адресовано администрации клиники, — машинально ответила я. — Она считает, что лучше было бы перевести меня в городскую клинику. Но если врачи убеждены в том, что мое состояние позволяет мне находиться в домашних условиях, она готова принять меня в своем доме в Ньюбери. К сожалению, дальняя поездка будет ей не по силам, так что она пришлет за мной кого-нибудь из своих слуг.
— Отлично, Морин. Я сам не мог бы передать содержание письма лучше.
— Оставьте! — я внезапно рассердилась на его отеческий тон. — Содержание письма я уж как-нибудь перескажу. Но что дальше? Да, я хочу выбраться отсюда, но только не в Ньюбери. Я боюсь!
Слезы брызнули из моих глаз.
— Почему? У всякого страха есть причина. Выяснить ее означает преодолеть страх. Каждый, кто выходит из стен клиники, боится встречи с внешним миром. Это правило. Но вы преодолеете все препятствия, Морин. Вы намного сильнее, чем думаете. Мои коллеги и я убеждены в этом. Конечно, если бы у меня была такая возможность, я на некоторое время оставил бы вас здесь под своим наблюдением. Но вы знаете, что я не могу этого сделать. У вас нет выбора. Городская клиника — не то, что вам нужно. А что касается дальнейшего лечения…
Я послушно извлекла из сумки коробочку с таблетками.
— Розовую принимать два раза в день. Если я буду очень возбуждена или чего-нибудь испугаюсь, тогда белую…
Он улыбнулся.
— Этого хватит на первое время. Вашу историю болезни я отослал доктору Питерсу.
— Кто такой доктор Питерс?
— Врач в Ньюбери. Терапевт. Я не знаком с ним лично, но учился вместе с его отцом. Уверен, он сделает все, что в его силах.
С этими словами он проводил меня до дверей. Я неловко поблагодарила доктора за все, думая о том, что больше никогда его не увижу. Но я не знала, что вместе с моей историей болезни он послал доктору Питерсу мою рукопись. Рукопись, о которой я тогда даже не подозревала.
Машина затормозила на оживленном нью-йоркском перекрестке. Я взглянула на водителя: в суматохе отъезда у меня не нашлось времени толком его рассмотреть.
Дэвид Эндрюс — так он мне представился — был высок и сумрачен. Широкие плечи, широкие скулы. Сильные руки крепко сжимали руль. Я была убеждена, что никогда раньше его не видела. Хотя все может быть…
Мы проезжали мимо порта, я засмотрелась на суда у причала. Свежий бриз принес давно забытые воспоминания: кажется, мы гуляли здесь вместе с Полом. Пол… Вроде он был художником. Да, он любил рисовать море, корабли… Но как он выглядел и что значил в моей жизни, я так и не могла вспомнить.
Эндрюс достал из кармана пачку сигарет, протянул мне.
— Спасибо.
В клинике меня не раз угощали сигаретами — главным образом дамы из благотворительного общества, которые иногда посещали нас и устраивали чаепития. Мы называли их «гиенами». Теперь меня решил побаловать шофер моей бабушки.
Он достал электрическую зажигалку. Наверное, мне следовало вести себя поосторожнее: излишне резко подавшись вперед, я задела его руку. Зажигалка упала. Неловко шаря вокруг себя, я пробормотала:
— Прошу прощения. Я так нервничаю…
— Понимаю.
Я жадно затянулась, закашлялась. Угрюмые мысли помимо воли овладевали мной. Еще немного, и я дома. Но почему вместо радости я испытываю только безотчетный страх? Почему…
— Расскажите мне, мистер Эндрюс… ведь ваша фамилия Эндрюс?
Он кивнул.
— Вы давно работаете в Ньюбери? Может быть, я встречала вас раньше?
— Едва ли. Когда меня наняли, вас уже не было. — Он затормозил у светофора. — Основная моя обязанность — ухаживать за лошадьми. Кроме этого, есть дела на ферме, приходится ездить за покупками, помогать по дому.
— И вы все успеваете? — поразилась я. — Как это похоже на мою бабушку: отдать кучу распоряжений, а самой встать в центре и взмахивать хлыстом, стоит вам наклониться в седле…
Я запнулась, внезапно пораженная тем, что все сказанное касалось не его, а той маленькой девочки из Ньюбери, какой я была когда-то. Воспоминания возвращались, как и предсказывал доктор Джеймсон. Я увидела прямо перед собой бабушку — пожилую даму небольшого роста, с правильными чертами лица, в длинном черном платье. Она всегда держалась неестественно прямо, словно на церковном молебне; ее рука постоянно касалась серебряного креста, висевшего на длинной, дважды обвивавшей шею цепочке. Кажется, этот крест был благословлен самим Папой Римским, и… хотя бабушка не была католичкой, она не снимала его ни на секунду.
— У меня в голове все перепуталось, — пробормотала я. — Бабушка всегда была такой нетерпеливой, когда учила меня ездить верхом. Наверное, несправедливо думать, что она так же строго обращается и со своими работниками.
Он пожал плечами.
— Конечно, с ней бывает нелегко. Но зато она хорошо разбирается в лошадях. А я люблю лошадей, люблю ездить верхом и жить за городом. Все остальное — ну, таковы уж мои обязанности.
