— Отлично. Хотя бы не сразу увижу это чудовище. Никогда не любила этот дом, даже в детстве! «Хон…», «Хох…» Господи, совершенно вылетело его название!
— «Хогенциннен».
— Правильно, «Хогенциннен». Ужасное название! Как у средневекового замка. Проклятая немецкая сентиментальность! — Второй бокал мартини был явно лишним. Это я понимала, однако не могла удержаться. — Что ж, сегодня у нас тоже праздник. Не каждый день раскрываются двери сумасшедшего дома! Представляю, какой будет встреча! Бабушка безумно обрадуется, хотя нет… скорее всего, ей будет все равно. Все равно — есть я или нет. Я всегда делала все не так как нужно. Ей очень трудно угодить, так ведь?
Мой спутник угрюмо смотрел в стол перед собой.
— Молчите, мистер Эндрюс? Или просто боитесь? Не стоит, из-за меня у вас не будет неприятностей. — Я подняла свой стакан и чокнулась с воображаемыми собеседниками. — За здоровье моей драгоценной бабушки! И глубокоуважаемого отца…
Я замолчала. Веселое настроение улетучилось.
— Он по-прежнему пьет? — спросила я тихо.
— Ну, от рюмки он никогда не отказывался, — ответил после паузы Эндрюс.
— Прекрасно сказано! Как видите, кое-что я помню. Даже то, что мой отец — пьяница.
— Я вижу, что и дочь сегодня выпила слишком много, — сухо заметил он.
— Увы, в этом повинно праздничное настроение. Через пять минут все пройдет, и я опять буду трезвой, как сестра из Армии Спасения. Когда-то Пол очень полагался на меня, усердствуя на вечеринках. «Если что, Морин меня довезет до дома», — говорил он, и… черт возьми, кто такой Пол? Мистер Эндрюс?
— Не знаю.
— Вы лжете.
Он оскорбленно отвернулся.
— Думайте, что хотите, мисс Томас. Мне поручено доставить вас в Ньюбери, семейные проблемы не для меня. Скоро у вас будет возможность расспросить обо всем родственников.
— Мое общество, похоже, изрядно вас утомило, — не удержалась я от злорадного замечания.
Хмуро сдвинув брови, Эндрюс подозвал официантку и попросил счет.
— Почему вы скрываете, кто такой Пол? — какая-то злая сила подталкивала меня.
Однако на этот раз я не стала дожидаться его ответа. Что-то неладное творилось со мной. Пошатываясь, я встала из-за стола и добрела до туалета. Голова кружилась, перед глазами плыли черно-белые круги. Когда стало чуть легче, я взглянула на бледное, измученное лицо, отразившееся в зеркале, и оно показалось мне чужим. Нет, к свободе я не была готова. Меня не следовало выписывать из клиники, я была больна, очень больна.
Немного позже, собравшись с мыслями, я вспомнила слова доктора Джеймсона. В состоянии сильного волнения принять белую таблетку!
Вернувшись за стол, я пошарила в сумочке. Эндрюс смотрел на меня вопросительно.
— Это быстро проходит, — успокоила я его. — Нужно только подождать пару минут, пока подействует лекарство.
Он кивнул.
— Не волнуйтесь, мисс Томас. Каждый из нас чем-нибудь болеет. И многие принимают лекарства. — Протянув раскрытую пачку сигарет, он прибавил: — Это не от бабушки, а от меня.
— Спасибо.
Этот неожиданный жест примирения успокоил меня. Внезапная смена настроений — симптом болезни, он будет давать о себе знать еще некоторое время. Так, во всяком случае, говорил доктор Джеймсон. Нужно только привыкнуть.
Что ж, буду вести себя так, как будто ничего не произошло. Я обратилась к официантке:
— Не будете ли вы так любезны завернуть кости для моей собаки?
Краем глаза я видела, как Дэвид Эндрюс улыбнулся. До сих пор он был подчеркнуто серьезен.
— Когда мы обедали в ресторане на 86-й авеню, мы всегда брали с собой кости для Барона, — пояснила я и тут же сообразила, что почему-то сказала не «я», а «мы».
Кто это — «мы»? С кем я обедала на 86-й авеню? Я и Пол? В этом я была почти уверена. Но кто он и как выглядел, совершенно не помнила. И не могла вспомнить, как ни пыталась. Странно, но это обстоятельство несколько успокоило меня.
Почему? Неужели подсознательно я боялась вспомнить Пола?
Каждый раз, когда приходилось тормозить у светофора, Дэвид Эндрюс разглядывал спящую девушку. Морин Томас была намного красивее, чем он себе представлял, — несмотря на то, что лицо ее было болезненно бледным, а платье сидело не слишком хорошо: ведь девушка очень похудела за последние месяцы. Но фигура, походка, манера держаться были безупречными. Длинные, пышные черные волосы почти закрывали ей лицо, когда она резко поднимала голову в гневе или замешательстве. Эндрюс непроизвольно представил себе, какой она могла бы стать после нескольких недель на свежем воздухе, когда платья снова будут облегать стройное тело, и ему стало неловко.
Да, она была, без сомнения, больна. Она сама это подтвердила. Но не этим же объяснялась та ненависть, которую к ней испытывала родная бабушка. Причину, по которой за Морин не заступился отец, было легко понять. Неспособный противостоять пороку пьянства, мистер Томас находился в полной зависимости от своей деспотичной матери. Но почему миссис Томас, состоятельная женщина, отказала внучке в помощи? Почему она не скрывала своего удовлетворения, когда девушка оказалась в клинике? Эти вопросы не давали ему покоя все те полгода, когда он, по поручению хозяйки, занимался делами Морин.
— Насколько мне известно, у нее не было ни цента, когда она подписывала последний чек на квартплату, — рассказывала Мэгги Паркер. — Подпись почти невозможно было разобрать — в нормальном состоянии Морин расписывалась совершенно иначе. Конечно, она была очень больна, но что стало причиной болезни? Ее родители развелись много лет тому назад, брат погиб в результате несчастного случая. Потом в ее жизни появился Пол, художник. Однако о нем она ничего не хотела рассказывать. Сразу после гибели брата она ушла из дома и пыталась жить самостоятельно. Нет, она не поддерживала с отцом и бабушкой никаких отношений, насколько мне известно, и ничего от них не требовала. Сменила несколько мест: я помогала ей устроиться манекенщицей — последний раз в моем журнале. Морин что-то писала: иногда читала мне отрывки из своего романа. Или это был дневник… Она говорила, что, если когда-нибудь эту рукопись опубликуют, ей не поздоровится. Каким-то образом это касалось ее семьи… Поэтому я отдала дневник не ее бабушке, а врачу.
Это было все, чего он добился от Мэгги Паркер.
Он опять посмотрел на спящую девушку. У него появилось странное чувство, как будто с ней в его размеренную жизнь должны войти тревога и беспокойство — именно сейчас, когда он, наконец, начал обретать твердую почву под ногами.
