Я бродила по дому, как ночной бродяга, в длинной футболке нью-йоркского шекспировского фестиваля, черных трусиках и носках авиакомпании «Пан Американ», оставшихся после нашей последней поездки первым классом в Лондон (после того, как Ричи разбогател, мы стали летать Конкордом). Вряд ли мой вид соответствовал респектабельности Галле Хэвена. Но такой же я была и в ту роковую ночь.
Роковая? По правде говоря, она не казалась более зловещей, чем все остальные. Когда мы переехали, Ричи заменил на своем ночном столике современный будильник с радио старинными бронзовыми часами — и я никак не могла понять, ни в какое время я проснулась, ни что меня разбудило. Было около половины четвертого утра. Я поняла, что больше не усну, но побоялась принимать еще снотворное. И хорошо сделала, ибо следующая таблетка привела бы меня в состояние, которое доктора называют устойчиво депрессивным. Три последние недели я провела в какой-то космической прострации, не будучи в состоянии прочитать ни строчки, — настоящим пленником в оболочке своего собственного тела.
Я еще порылась в воспоминаниях. В тот июньский день, когда Ричи переехал от меня на двадцать шесть миль на запад, в Манхэттен, он взял с собой только свой несессер. Как мог он так просто отказаться от всей своей прежней жизни? Мне же осталось только вдыхать запах его многочисленных от лучших портных костюмов, которыми вплоть до самого низа, где стояли ручного пошива ботинки, был битком забит наш шкаф. Перед моими глазами возник этот шкаф, затем его ванная комната, богато отделанная зеленым мрамором, с позолоченной фурнитурой. В первую ночь, когда мы переехали в этот дом, мы занимались любовью там, в маленькой ванной. В этот момент у меня в животе забурлило. «Целый контейнер нежирного йогурта не мог бы вызвать такую бурю», — подумала я. Я спустилась вниз по винтовой лестнице и направилась к холодильнику и — о, чудо! — обнаружила пиццу с сосисками и кусочками мяса, какую я обычно покупала, когда мальчики возвращались домой. «Или, — подумала я, — может быть, приготовить в микроволновой печи булочку с сосиской, а лучше целых три». После ухода Ричи я начала быстро поправляться. Я поправилась так, будто была на третьем месяце беременности, а не в периоде климакса.
Я прошла в темную, размером с баскетбольную площадку, кухню посмотреть — нет ли там готовой булочки с сосиской или надо отбить мясо, чтобы приготовить булочку с гамбургером. Я обдумывала этот вопрос с утонченностью человека, знающего толк в кулинарном искусстве.
«Я бы украсила блюдо гарниром и…» о, Боже!.. споткнулась обо что-то… Что, черт возьми, гам могло лежать? Я сама испугалась своего дикого крика. Я попятилась назад и наткнулась на духовку большой железной печки. Что бы это ни было, оно не двигалось. Я слышала только собственные всхлипывания и бессвязное бормотание. Невероятно, но я бросила взгляд на пульт системы безопасности рядом с дверью. Зеленый свет означал, что кто-то выключил сигнализацию. Я же — я была уверена — включала ее. Еще одно всхлипывание. Господи, нет! И вдруг меня озарило…
Александр! Ну конечно! У него кончились деньги, он вернулся домой, и, бросив рюкзачок на пол, сидит сейчас со своей гитарой наверху, у себя в комнате. Меня рассердила его небрежность, но я так была рада, что хоть один из моих детей был сейчас дома. Я протянула руку к выключателю и зажгла свет.
На полу был не рюкзачок Алекса.
Это был Ричи. Ричи, который лежал на спине с искаженным от боли лицом.
В его груди высоко торчал нож.
Как я закричала! Размахивая руками, я рванулась куда-то в сторону, налетела на уэльский кухонный стол, и висевшая над ним деревянная расписная бело-голубая с изображением голландских девушек тарелка и суповая миска с грохотом полетели на пол. Я опять закричала. Должно быть, я видела слишком много фильмов. Что делает женщина, когда видит труп? Она издает истерический, леденящий душу вопль, способный убедить Всевышнего изменить свое решение.
Я прикоснулась к щеке Ричи. Она была холодна, как лед. Но ведь он лежал на кафельном полу. «Ричи», — прошептала я. «Ричи!», — крикнула я изо всех сил. Ответа не было. Никаких признаков жизни. Я поднесла палец к его носу, чтобы убедиться, дышит ли он. Нет. Но должен же быть какой-то шанс! Он может еще вернуться к жизни! «Ричи, пожалуйста!» Переходя от истерики к действиям, я схватилась за ручку ножа и, раскачивая его из стороны в сторону, пыталась вытащить его. Все было напрасно. Нож не слушался меня. Ричи оставался недвижим. Теперь я убедилась, что он был действительно мертв.
Что я чувствовала в тот момент? Сердце мое превратилось в холодный камень. Я вся оцепенела. Нет, не совсем так. Ричи, без сомнения, был мертв. Но выглядел, как живой. Я снова несколько раз громко окликнула его. Каждую минуту, как в постановках домашнего театра, он мог встать и вытащить нож из груди. Но этого не произошло.
Кровь на его теле образовала красивый цветок с тремя лепестками, а черная ручка ножа торчала, как огромная тычинка. Кошмар! У меня закружилась голова, меня начало подташнивать. Я закрыла ладонями нос и рот, чтобы не дышать. И тут только до меня дошло. Если бы к моей футболке был прикреплен самый чувствительный в мире микрофон, он бы уловил мой шепот: «Убийство!»
Ричи был мертв, потому что кто-то его убил.
Я заставила себя посмотреть на него. Его тело лежало поперек кухни на темном дощатом полу. Кулаки были сжаты, а пальцы правой руки, согнутой в запястье, сильно зажали большой палец. Мои пальцы сжались таким же образом.
Но я ведь не дотрагивалась до ножа! Я не наивная девочка, я прочитала много детективных романов и просмотрела массу детективных фильмов. И знала, что в этот ужасный момент нельзя терять самообладания. А что если я уничтожила отпечатки пальцев убийцы? Или стряхнула крошечные частицы кожи, которые полиция могла бы отправить на экспертизу криминалисту?
Я постаралась взглянуть на все объективным взором. Ну, совершенно объективным, потому что первое, что мне пришло в голову, было то, что Джессика не позволяла ему носить готовую одежду. Я никогда не видела, чтобы мужчина в повседневной жизни носил такую изысканную одежду. Великолепные спортивные туфли — не потрепанные и поношенные, грязно-серого цвета, как те, что он надевал на баскетбол, работая в школе, а блестящие, черные, последней модели. Они, вероятно, стоили больше, чем месячная плата за нашу первую квартиру. Прекрасного покроя хлопчатобумажные брюки с отворотами. Облегающий пуловер.
Я осмотрела пол вокруг него: грязь, темные куски глинистой почвы на странном пятне, протянувшемся от самой двери. В животе у меня забурчало. Больше я не могла этого выносить. Ужас сдавил мне горло, я начала задыхаться, но не отводила взгляда. Грязь могла послужить ключом к разгадке. Сделав глубокий вдох и затаив дыхание, я обошла Ричи на некотором расстоянии. Грязь забилась в бороздки на подошвах туфель, особенно на левом. Совершенно ясно, что это он оставил следы.
