Татьяны в кафе, конечно, не оказалось, и единственное, чего он добился, — доставил море удовольствия той самой молоденькой официантке, которая с мечтательной улыбкой наблюдала за его хаотическими передвижениями вверх и вниз по лестнице. Девочка она была романтичная, впрочем, кто из нас не был романтиком в девятнадцать лет? И она уже четко и в деталях вообразила себе, как однажды приедет к ней такой замечательный принц на желтой машине — тонкий, сухощавый, высокий, немного похожий на Кевина Сорбо, и ужасно сексуальный. Как будет метаться в бесплодных поисках, расстроится, а тут и она выйдет ему навстречу из какого-нибудь темного уголка и…
Андрей уехал.
По дороге он несколько раз принимался набирать номер коммунальной квартиры, но тут же и переставал, не слишком понимая, что скажет, буде Татьяна окажется дома. Извиняться ему, в принципе, было не за что: в самом деле, что он так разволновался! Он взрослый человек, у него была какая-то своя жизнь все двадцать шесть лет, вплоть до сегодняшнего дня. И невероятно, нелогично предполагать, что она внезапно, за час-полтора возьмет и войдет в новое русло.
«Какое новое русло?! — в ужасе одернул он себя. — С какой стати что-то вообще должно измениться? Не дурей, брат Андрей!»
Кажется, голос разума и сам понимал, насколько слабо к нему прислушиваются.
Домой ехать не хотелось, на работу, ругаться с Мишкой, — тем более. Хотелось тишины, умиротворения, одиночества. Возможности побыть наедине с самим собой, подумать ни о чем. Точнее — не о делах, контрактах, растаможке, обналичке или Маринкиных капризах, а о себе, о душе, как ни высокопарно это звучит. Черт знает, до чего докатился, — неудобно говорить о душе, даже про себя.
Андрей думал о том, как причудливо складывается судьба. Лет шесть назад, уже окончив престижный английский университет в статусе самого юного выпускника за всю историю заведения, он считался баловнем судьбы, счастливчиком, все дороги были открыты перед ним. И мечтал он о чем-то возвышенном, высоком. Нобелевскую премию по литературе, кстати, хотел получить. Кино снимать. Нынче он тоже не бедствует и тоже считается везунчиком — кто бы спорил, откровенно говоря, — но что-то важное ушло и никогда больше не вернется. Словно из тысячи дорог осталась только одна: проторенная, гладкая, без выбоин и ухабов, но ведущая в никуда.
Если бы он поделился этими мыслями с Мишкой, Маринкой или матерью, то они предложили бы — каждый соответственно: выпить как следует; койку; «Хорошего психолога, который Веру Ивановну — как, ты не помнишь Веру Ивановну? — в три недели поставил на ноги, хотя у нее была жуткая депрессия, когда Иван Степанович ушел к молоденькой…». Больше поговорить, оказывается, было не с кем. И хотелось иногда остановиться, запрокинуть голову и закричать так, чтобы чертям тошно стало.
«С жиру бесится», — сказали бы тогда добрые сограждане.
А жизнь проходит. Незаметно так, будто песок сквозь пальцы. Вот, кажется, вчера было двадцать четыре, сегодня — двадцать шесть. Как невесело усмехалась бабушка незадолго до смерти: «Оглянуться не успеешь, солнышко. Так и просвистит мимо».
Потому и тянуло Андрея к удивительной женщине, встреченной сегодня днем, что никто из его знакомых не мог позволить себе ходить по городу в обнимку с енотом, говорить, что думает, и не стесняться полубезумных близких. Она обитала в ином мире, куда большинству народонаселения планеты Земля вход был строго воспрещен, и ему казалось, что она обязательно поймет, из-за чего ему хочется кричать порой от отчаяния.
Выяснилось, что он давно уже бредет по тенистой липовой аллее на Владимирской горке; что рассыпается серебряным звоном колокол Михайловского собора, а в смотровой беседке устраиваются трое музыкантов. Кому они собираются здесь играть? Людей почти нет.
— Простите, — робко произнес кто-то, — я из Крестовоздвиженской. На Подоле. Можете заказать у меня моление за здравие или за упокой.
Перед ним стоял забавный человечек в сдвинутой набекрень бейсболке и протягивал кипу исписанных листов и шариковую ручку.
— За здравие или за упокой, — повторил он, как ребенку.
Андрей покачал головой.
— Тогда просто пожертвуйте что-нибудь, что не жалко, — и открыл кулечек, в котором лежала горка разнокалиберной мелочи и несколько мелких купюр.
Андрей покопался в кармане, достал несколько бумажек.
— Вот спасибо, — сказал человечек. — Боженька вам этого не забудет, Боженька все видит. — И неожиданно тоскливо, как ценитель ценителю, поведал: — Матушку одну сегодня видел: ослепительно хороша. И енота у нее желтый. — Он доверчиво наклонился поближе к молодому человеку и под большим секретом рассказал: — Очень хочу иметь такого еноту с полосатым хвостом.
Андрей перевел изумленный взгляд на музыкантов, играющих Ллойда Вебера, и один из них, баянист, кивнул, улыбаясь загадочно, — да, дескать, действительно была. И енот был. Желтый.
* * *
Марина тормозила машины вся в слезах. Останавливались все какие-то конченые уроды, отпускавшие непристойные замечания в ее адрес. Она демонстративно отворачивалась, выискивая взглядом такси. Как назло ни одно такси и близко не появлялось. Закон зловредности. Девушка думала, что и это ее унижение зачтется Андрюшеньке, пусть только он вернется домой сегодня вечером.
Внезапно рядом остановился синий новенький «БМВ», и весьма приличный господин среднего возраста, впрочем вполне еще симпатичный, вопросительно взглянул на нее в приоткрытое окно. Был он серьезен, не улыбался, и тем ей приглянулся. Марина решительно распахнула дверцу и плюхнулась на сиденье рядом с водителем.
— Куда едем? — спросил господин.
— Прямо, — буркнула Марина, которая как раз решала дилемму: ехать домой и ждать Андрея или заехать в магазин, купить вина и чего-нибудь вкусненького и махнуть к подруге Женьке, пожаловаться на жизнь и поговорить на две вечные темы: «нечего носить» и «все мужики — сволочи».
— Вах-вах-вах! — усмехнулся господин, неплохо имитируя грузинский акцент. — Такой прекрасный девушка, просто пери, а так плохо себе чувствует. Может, помочь нада?
«И этот туда же», — злобно подумала девушка, а вслух сказала:
— Вы знаете, я сейчас совершенно не в настроении шутить. Отвезите меня к Оперному театру. А если нам не по пути…
— Что, Мариночка, у вас неприятности? — внезапно переменил тон водитель. Теперь голос его звенел сталью, и она впервые поняла, как такое может быть не в романе, а запросто, в жизни. — Очень жаль… вы действительно прекрасная девушка.
Сердце ухнуло куда-то, и в животе неприятно засосало. Связных мыслей не было, только калейдоскоп бестолковых кадров, обрывков газетных статей о маньяках. Словом, Марина испугалась не на шутку.
