— И зачем только Лармору пришло в голову спасать ее от акул!
— Да, вам легко шутить, потому что это вас не задевает, а я попался, и здорово! О, я не принимаю эту историю всерьез, как Алинь, которая думает, что я пожертвовал наукой ради любви! Это просто каприз. Слабость. И заметьте, что я не обманываюсь. Она играет роль бескорыстной, покинутой девочки, сантиментальной женщины, которая стремится только к единению душ. Да, мой друг, она мне бросает такие слова! Но это мошенница, которая счету не знает своим приключениям.
— Как она хорошо одета теперь, между тем, как тогда вся ее одежда состояла из волос и четырех колец.
— Вы попали в точку! Именно, это видение преследует меня. Сознайтесь, что и вас тоже! Но это совсем другое. В пятьдесят лет такие чувства вас тиранят сильнее. Она сводит меня с ума своими глазами. Она отняла у меня сон. У меня нет никакого желания работать. Мне стыдно вам в этом сознаться.
— Ну, что ж, лекарство под рукой.
— Вам легко говорить! Я вижу, вы не отдаете себе отчета в том, в какое я попал безвыходное положение! Она воображает, что я влюблен в Алинь, и знаете, во что она меня вовлекает?
— Она хочет заставить вас жениться?
— Мошенница об этом еще не говорит, но она дает мне понять, что уступит мне только тогда, когда я расстанусь с Алинь.
— Скажите; пожалуйста!
— Вы понимаете, что в этом пункте я не уступлю.
— Разрешите мне посоветовать вам другое средство.
— Я его не вижу.
— Отправьте ее.
— У меня не хватает воли. Однако, как-нибудь придется выйти из этого положения... Тише, Мутэ.
Он приложил палец к губам. Алинь возвращалась с корзинкой, наполненной плодами и шелухой. Он похвалил ее деланно веселым тоном. Хорошо, что она позаботилась о бедных обезьянах. Ляромье уже несколько дней пренебрегает этой обязанностью. Ему на все лады повторяли, что успех опыта зависит от состояния здоровья этих животных, а он заставляет их поститься. Однако, его болтовня не находила отклика: Алинь раздавала корм, как бы не замечая его присутствия. Тем не менее, он, подойдя к ней, продолжал.
— Мы должны их поддерживать в возможно лучшем состоянии. Я рассчитываю, что через несколько дней мы вернемся к нашим работам.
Она закрыла клетку и бросила на него негодующий взгляд, который он не в силах был выдержать.
— Я думаю, — сказала она дрожащим от волнения голосом: — что лучше выпустить этих животных на свободу.
— Что вы этим хотите сказать, дорогая Алинь? Вы что-то такое вообразили? Итак, вы предполагаете?
Она с горечью проговорила:
— Вы разбили мой идеал. Моя вера в науку колеблется. Вера в вас уже исчезла.
— Вы жестоки, Алинь, — мягко протестовал он.
— Я до сих пор думала, что наука может наполнить жизнь. Я ужасно ошиблась.
Он напряженно улыбнулся.
— Позвольте, это неразумно. За такую мимолетную слабость, обычную для всех мужчин.
— А, мимолетную.
— Я вас слишком люблю. Вы мне внушаете слишком глубокое уважение, чтоб я говорил об этих вещах в вашем присутствии. Поверьте мне, я эту женщину нисколько не уважаю.
Она взволнованно возразила:
— Тогда зачем же вы даете ей посягать на ваш гений? Каким образом женщина, недостойная вас, может вас совратить с пути, который обещал вам такую известность!
— Но я вам повторяю, что вы приписываете ей больше влияния, чем она имеет в действительности! Я сумею взять себя в руки, когда захочу. Ученые или невежды в смысле инстинкта — одинаковы.
— Но, ведь, существует дисциплина духа!
— Да, я согласен, дорогая Алинь, и это даже единственное преимущество человеческого рода. Я хотел бы обладать им в высшей степени. Вы чувствуете, я сознаю свои слабости. Я очень огорчен. Будьте ко мне снисходительны!
Она поглядела на него глазами, в которых стояли слезы.
— Будьте сильнее, профессор! — умоляла она в порыве: — Подумайте, куда ведет вас эта женщина. Стряхните этот гипноз!
— Я постараюсь! Обещаю вам. Я понимаю, что она опасна и что надо избегать ее. Спросите у Мутэ, искренно ли я это говорю.
— Это так и есть, — подтвердил молодой человек, с удовольствием прерывая сцену, которая тяготила его: — Я уверен, что если б вы могли освободиться от этого наваждения, хотя бы на несколько дней...
— Ладно! Кончено! — энергично сказал Зоммервиль: — Я вам объявляю, что перестаю быть под башмаком у этого создания, что я уезжаю завтра утром, а через неделю возвращаюсь исцеленным. Я знаю, что эта женщина — искательница приключений, и, зная это, я все-таки не находил в себе мужества порвать и поставить ее на свое место. И подумать только, что мой сын может приехать не сегодня-завтра! Нечего сказать, хорошо? Неужели я никогда не сумею состариться? Выставлять на показ перед сыном свой блуд!.. А, нет! Нет!..
Он шагал по лаборатории, заложив руки за спину. Остановившись, он ударил кулаком по столу так, что стекло задребезжало.
— Я вам говорю, что уеду завтра утром! Завтра утром! — ревел он.
Алинь, сияя, схватила его за руку.
— Я знала, что наука восторжествует!
И Жюльен в энтузиазме, заставившем его забыть обычно соблюдаемое им расстояние, схватил другую руку профессора.
— Смею ли я...
— Спасибо, спасибо, — повторял ученый, отвечая им пожатием.
Он настолько овладел собой после этой резкой вспышки, что сейчас же занялся приготовлениями к отъезду. Гилермо Мюйир должен был приготовить моторную лодку до темноты. Огюсту было сказано принести чемоданы и положить туда все, что нужно на время недельного отсутствия. Где проведет он свой курс лечения? Вероятнее всего в Порт-оф-Спэн; это красивый город с красивыми тенистыми улицами и парками. Возможно, что он поедет внутрь острова осмотреть знаменитые залежи асфальта.
— Я буду вам присылать радиограммы, милая Алинь, — пообещал он: — я буду вас держать в курсе. Самое важное то, дорогие друзья, чтоб я приехал исцеленным, и чтоб мы сразу могли взяться за работу. Как хорошо, как увлекательно сражаться с природой и вырывать у нее тайны. О, мы их вырвем! Будьте уверены!
— Мы уже на пути к этому, профессор! — воскликнул Жюльен Мутэ.
— Я надеюсь!
— А я в этом абсолютно убеждена! — с силой сказала Алинь: — Теперь, когда вы снова такой же, как прежде, нет таких препятствий, которых мы не могли бы одолеть!
Он посоветовал им держать втайне его отъезд, когда вдруг с террасы раздался пронзительный крик и вопли. Они бросились к окну и увидели странную сцену: Жан Лармор стоял возле качалки; несколько дальше, около тропинки, перегнувшись через перила, не отрывая глаз от какого-то зрелища, стояла Элен. Мюйир, Ляромье, Маренго и негритянки бегали и кричали:
