Аман. Он действительно не говорит по-русски, и он никогда в жизни не выезжал за пределы Индии.
— Аман? — переспросила я, беспомощно переводя взгляд с Макса на лже-Канхайю. — Но как же тогда… Он писал мне письма… И я видела его фотографию!
— Это не он, — вздохнул Макс. — Прости меня, малыш, но… Всё это делал я.
…Ночью мне не удалось заснуть. Я ворочалась с боку на бок, пытаясь осмыслить и переварить информацию. Я чувствовала себя полнейшей дурой. Никакого Канхайи не существовало в природе. Макс просто подсунул мне фотографию смазливенького парнишки, и я повелась на это! А ведь я действительно помнила этого самого официанта — он обслуживал нас, когда мы обедали у мужа на работе в прошлом году. Макс признался мне, что чувствовал охлаждение в наших отношениях, вот и решил немного оживить их придуманным поклонником. «Согласен, это была идиотская затея с самого начала, но… мне так хотелось узнать, что у тебя на сердце, как можно до тебя достучаться!» Загадочный мейл «dzhin», который я восприняла едва ли не доказательством того, что со мной общается некто потусторонний, объяснялся очень просто — Джиной звали нашу с Максом кошку, которую мы, уезжая в Индию, оставили друзьям, но по которой очень скучали. Так же легко объяснялась и «прозорливость» Канхайи: уж кому-кому, а Максу были известны все мои привычки, из какой чашки я пью чай, какую одежду ношу дома, где обычно гуляю…
Все логично разъяснилось, но я чувствовала не облегчение, а жгучую обиду на Макса за то, что он обманул меня и поставил в такое неловкое положение. Особенно стыдно было вспоминать мой позор перед коллегами мужа в ресторане, да и перед самим ни в чём не повинным официантом Аманом…
На следующий день я проснулась поздно и обнаружила, что Макса нет дома, несмотря на то, что был выходной. Пока Наргиз занималась уборкой квартиры, я лениво перебрасывалась с ней фразами о том, о сём, думая при этом о посторонних вещах. Неожиданно заявился улыбающийся дядя Притам с тарелочкой в руках. На тарелке лежал изрядный кусок ананасового торта.
— Это вам, девочки! — сказал он, обращаясь ко мне и Наргиз одновременно.
— А что за повод? — отозвалась я.
— Ну как же, Рождество!
В самом деле, было двадцать пятое декабря. Я не стала разъяснять старику, что отмечаю этот праздник в другой день. Думаю, он вообще был не в курсе, что есть ещё и «православные» христиане, помимо привычных ему католиков, а уж от разницы дат празднования Рождества он бы вообще свихнулся. Но на душе у меня неожиданно сделалось уютно и тепло. Подумать только — в Индии нас, православную христианку и мусульманку Наргиз, угощает на католическо-протестантское Рождество тортиком мужчина-хинду! Разве не причудливый жизненный завиток?..
Расчувствовавшись, я вдруг решила, что на Новый год подарю дяде Притаму его портрет — одну из лучших моих работ, которую раньше планировала продать в Москве знакомому, страстному поклоннику Индии. А Наргиз я презентую, так уж и быть, своё самое нарядное и дорогое сари — всё равно за это время я так и не научилась его правильно носить…
— Кстати, новость слыхали? — обернулся дядя Притам уже в дверях. — Сония-то нашлась!
— Нашлась? — ахнули мы с Наргиз хором. — Как она, что с ней?
— Жива-здорова, — засмеялся он. — Негодяйка сбежала со своим возлюбленным и тайно вышла замуж, а сегодня парочка молодожёнов явилась с повинной. Сония говорит, что не хотела становиться женой того парня, которого ей выбрали родные. Боялась признаться, что влюблена в другого. Ну а теперь… дело сделано, брак заключен, так что отцу осталось только смириться. Он были счастлив уже от самого факта, что любимая дочка вернулась!
— Ну вот, — подмигнула я ему, — а кто-то мне недавно промывал мозги на тему того, что в Индии возможны только организованные браки, никакой любви… И на тебе!
— У Сонии просто очень понимающая и мудрая мать, — подмигнул мне в ответ и дядя Притам. — Она, как выяснилось, была в курсе событий и даже помогла молодым бежать. Удивительная женщина… — его голос сделался нежным и мечтательным.
— Дядя Притам!.. — воскликнула я, боясь озвучить вслух свою догадку. Он засмеялся и кивнул.
— Ты права. Мать Сонии — та самая особа, которую я любил когда-то… И из-за которой остался в Индии. Но больше — тс-с-с! — ни слова об этом.
На сердце у меня было светло и празднично. Даже вопящий, как резаный, сабдживала не испортил моего рождественского настроения. В конце концов, каждый зарабатывает себе на хлеб насущный так, как умеет… Я даже решила махнуть рукой на свою гордыню и помириться с Максом, когда он вернётся. Подумаешь — разыграл неудачно! Сколько можно дуться и портить себе жизнь. Ведь самое главное — мы любим друг друга, мы нужны друг другу, у нас семья… А тридцать первого декабря можно нарядить пальму и устроить индийский Новый год с оливье (пусть даже без колбасы), винегретом и болливудскими хитами по всем телеканалам!..
Открыв почту, я увидела во входящих новое сообщение от знакомого отправителя с мейлом «dzhin». Канхайя?.. То есть, Макс?.. Что всё это значит, неужели глупые шутки не закончились?
«Хочу загладить свою вину, малыш, — было в письме. — Думаю, ты обрадуешься. Я только что забронировал билеты на двадцать девятое. Прости, раньше не получилось… и у нас будет всего пять дней. Но самое главное — на Новый год мы с тобой летим в Москву! Любящий и преданный — ДЖИНН».
ВСЁ О МОЕЙ МАТЕРИ (НЕ ТАКАЯ, КАК ВСЕ)
Наконец-то весна!.. Я обожаю это время, потому что у нас в Гуджарате [1] самые длинные, самые счастливые школьные каникулы начинаются как раз в конце марта. Целых два месяца свободы, без этих нудных ежедневных: «Да, мэм!.. Нет, мэм!.. Слушаю, мэм!.. Простите, мэм!..» Не надевать противную школьную форму, осточертевшую за годы учёбы, не видеть напыщенную физиономию директрисы мадам Гупты, её выпученные, как у хамелеона, глаза за толстенными линзами очков, её бесцветные губы, всегда собранные в презрительно-брезгливую ниточку… Ах, забыть о школе, забыть — впереди только развлечения и праздники!
А вот моя мама весну просто ненавидит. Она до сих пор плохо переносит здешний климат, хотя прожила в Индии почти шестнадцать лет. В апреле и мае температура воздуха поднимается до плюс пятидесяти в тени, и мама говорит, что это её «убивает и морально, и физически». Мне не нравится, когда она так говорит — даже в шутку. Я вообще не люблю думать о
