прикрыл глаза, вновь воскрешая в памяти ту историю.
— …Вдруг из какого-то отдалённого туннеля выходит пожилой мужчина в белом длинном одеянии со свечой. Кивает нам — мол, следуйте за мной — и начинает идти. Мы за ним, утирая слёзы и сопли. Пытаемся с ним заговорить, а он молчит, знай себе вперёд идет. Так и довёл нас до выхода, ни слова не говоря. Показывает рукой — идите, мол. Мы ему — спасибо, а он так же молча разворачивается и скрывается во мраке…
— Так кто же, кто же это был? — я заёрзала на месте от неизвестности. Старик посмотрел на меня странным долгим взглядом и ответил:
— Да полагаю, что никто иной, как призрак самого императора Акбара.
Я хотела недоверчиво рассмеяться, но не смогла, ощутив, как по спине забегали мурашки.
— И… и что вы сделали? — спросила я тихо.
— Что-что. Все хором как заорём, да как выскочим на свет божий!.. Так и спаслись. А этого мужчину в белом я до сих пор вспоминаю с благодарностью и ужасом одновременно… Так что всё бывает в жизни, — строго заключил старик. — И дай-то Бог, чтобы малютка Сония нашлась живой и невредимой.
Мне стало не по себе от этого рассказа, и я предпочла сменить тему.
— Дядя Притам, а сколько ты зарабатываешь с Лейлой за день?
В России, конечно, подобные вопросы относятся к разряду бестактных, но в Индии всё иначе.
— Да когда как повезёт! — неопределённо развёл руками он. — Иной иностранец может и несколько сотен рупий дать, а индийцы — те всё больше десятками, двадцатками расплачиваются…
— Ты же талантливый дрессировщик, — вздохнула я. — У тебя и помощники раньше были. Почему же теперь ты… — я замялась, не в силах сразу подобрать нужную фразу, чтобы не обидеть старика. — Мне казалось, что у вас в стране очень развиты родственные связи и преемственность поколений. Как же так вышло, что ты — совсем один?
— Братья во Францию переехали, выступают в тамошнем цирке. А я вот здесь остался… Хотя меня звал сам директор цирка месье Пьер Дессанж.
— Но почему, почему?! — вскричала я. — Неужели то, что у тебя есть сейчас, дороже того, что ты мог бы при желании иметь в цивилизованном европейском государстве?! Ох уж этот пресловутый индийский патриотизм…
— Наш хвалёный патриотизм тут ни при чём, — печально улыбнулся он мне. — Я просто любил девушку, и сама мысль о том, что придется её оставить, была невыносимой… Семья, к слову, тоже не поняла и не приняла мой выбор. Именно поэтому я не общаюсь с родственниками. С тех самых пор…
Я ошалело захлопала глазами, переваривая полученную информацию. Странно, о чём мы с дядей Притамом только не болтали за эти два года соседства, а вот его личную жизнь никогда не затрагивали. Я знала только то, что он никогда не был женат. Однако, «сколько нам открытий чудных…»
— А она тебя любила? — спросила я.
— Говорила, что да.
— И что с ней стало? Почему вы не поженились?
— Родители подыскали ей более подходящую пару. Ну, кто такой я — уличный артист без роду, без племени…
— А она что? Как же её «любовь», почему она так легко тебя забыла?! — возмутилась я. Дядя Притам отвёл взгляд.
— Ты же сама знаешь, что в Индии до сих пор абсолютное большинство браков заключается не по любви, а по договорённости родителей молодых. Её просто выдали замуж, и всё.
— Как это «выдали»? — в сильнейшем волнении я вскочила и забегала взад-вперёд по гостиной. — Она что — вещь, неодушевленный предмет?
— Тебе не понять наш менталитет. А индийцы живут так из поколения в поколение… Любовь ко многим приходит уже после свадьбы. Моя любимая… она, в конце концов, обрела свое семейное счастье. Я могу только порадоваться за неё.
После его ухода мне ещё долго было не по себе. Правда, открыв почту, я обнаружила очередное письмо от Канхайи — он прислал мне красивую индийскую песню. Это несколько развеселило меня.
Со следующего дня мы с Канхайей перешли на «ты» — кажется, это даже предложила я сама, о ужас… Канхайя заваливал меня песнями, комплиментами и стихами. Я цвела и пахла, как роза. Стала проводить много времени перед шкафом со своими нарядами и ещё больше — перед зеркалом, собираясь выйти из дома даже на пять минут. Во время прогулок я то и дело зыркала по сторонам, пытаясь разглядеть Канхайю среди прохожих. А он… он словно читал мои мысли.
«Не ищи меня в толпе. Я иду след в след за тобой, превратившись в невидимку!»
Конечно, он так шутил. И даже ставил «смайлики» в конце подобных сообщений. Но меня расстраивало, что он практически ничего не рассказывает о себе, всякий раз сворачивая разговор, когда мои расспросы становились излишне настойчивыми. Канхайя категорически отказывался выходить в скайп или хотя бы говорить по телефону. Он даже ни разу не предложил встретиться! Я чувствовала, что это заходит слишком далеко, но не могла остановиться и отказаться от общения с ним. Мужу, разумеется, я ничего не рассказывала. Стыдно, но за эти несколько дней я вообще перестала думать о Максе и о наших с ним отношениях. Муж так много времени проводил на работе, что я с чистой совестью о нём не вспоминала. Тем более, что я все ещё была сердита на него из-за Нового года. Впрочем, положа руку на сердце, я уже не была уверена, что хотела бы лететь в Россию…
«А где и когда ты увидел меня в первый раз?» — полюбопытствовала я однажды у Канхайи.
«Это было в сентябре. Ты сидела на ступенях Пятничной Мечети и торопливо рисовала что-то в блокнотике. Я проходил мимо… и остановился, поражённый твоей красотой и нежностью. Тебе, наверное, часто говорят, как ты красива?»
«Вовсе нет… Хотя, конечно, как иностранке, внимания от местного населения мне достаётся довольно много, — я вспомнила дядюшку Притама и улыбнулась. — Кстати, сосед постоянно напоминает мне, чтобы я не разгуливала одна, аппелируя к моему неиндийскому происхождению. Он переживает за меня, как за родную дочь…»
«Возможно, он взволнован пропажей твоей соседки — Сонии Чопра…»
Я перечитала эту фразу, не веря своим глазам. Сам факт, что он в курсе событий, меня буквально потряс.
«Ты что, знаешь Сонию?!» — написала я ему.
«Скажем так, мы шапочно знакомы».
Понятия не имею, что на меня вдруг нашло, но только следующий вопрос был таким:
«Ты имеешь отношение к её исчезновению?»
«С чего тебе в голову пришла такая чушь? Конечно, нет!»
