— И ты полагаешь, что этот человек…
— Что этот человек сразу понял: представился удобный случай кокнуть Држончека, а преступником пусть считают как раз того, с кем договаривался Држончек. Может, он их обоих не любил.
— Очень, очень вероятно, — похвалил мою гипотезу Островский.
После того как гости ушли, я позволила себе отдаться всепоглощающей радости. Вот и третий вредитель погиб! Да еще на пороге осуществления позорного замысла! Не успел напаскудить. По сравнению с Вайхенманном, который сполна заслужил смерть, Држончек — мелкая сошка и пакостил только в пределах отпущенных ему возможностей, однако, учитывая его способности к гнусностям, мог запросто вскоре начать действовать более масштабно. Обнаглевший рекламщик наверняка перешел грань, и это кому-то не понравилось.
Но к радости моей примешивалась тревога. Черт возьми, куда же подевалась Эва Марш?
Телецентр и в самом деле переживал очень беспокойные дни.
Загадочный душераздирающий вопль про «труп на лестнице» слышали все находившиеся в тот момент в медпункте. Вряд ли кто поверил в ту секунду, что где-то рядом лежит труп, но любопытство одолело абсолютно всех. Люди дружно сорвались с места и кинулись в указанном направлении. Кто-то включил свет, и глазам любопытствующих предстало жуткое зрелище.
В толпе, разумеется, были и медики. Врач и стайка медсестер тут же бросились к трупу и в мгновение ока затоптали все следы. Прибывшую почти сразу — редчайший случай! — полицию чуть удар не хватил. И откуда сразу такая толпа зевак?!
Полицейских наперебой стали просвещать.
Во-первых, того, кто в приоткрытую дверь крикнул о наличии трупа, никто не видел.
Во-вторых, это наверняка был человек, а не какой-нибудь другой представитель фауны вроде говорящего попугая.
В-третьих… Вот тут среди присутствующих наметились разногласия, они уже отвечали не хором, а вразнобой, ибо, по мнению некоторых, крик был писклявый, вроде бы ребенок кричал, такой, знаете ли, дискант, по мнению других, кричали пропитым баритоном, а по мнению третьих, вообще не разберешь пола кричавшего, да и не кричали вовсе, а страшно хрипели!
«Басом, басом кричали!» — утверждали четвертые, из чего следовал вывод: кричащим был, конечно же, мужчина.
«Да нет же, явно женский голос!» — настаивали на своем другие, причем кричавшая наверняка профессиональная певица, у нее такое полнозвучное меццо-сопрано.
Кто-то услышал не голос, а звон колокола, возвещавшего о пожаре. С ними спорили те, кому звон колокола показался явно погребальным.
И выходило, что человек, который сообщил о трупе (а скорее всего, он и есть убийца), мог быть кем угодно — начиная от пьяного слесаря и заканчивая секретаршей директора. Правда, у секретарши было не меццо-сопрано, а, напротив, очень высокое сопрано, но под влиянием стресса ее голос запросто мог измениться. После такой инсинуации секретарша до того разволновалась, что ее голос и в самом деле изменился до неузнаваемости.
Оглушительный шум на первом этаже студии привлек внимание высокого начальства, каковое спустилось и стеной встало на защиту секретарши. После чего на полицейских, и без того опешивших от количества и разнообразия показаний, обрушилась лавина новых предположений, по большей части грязных, как и положено селю.
А когда убитого опознали, крик поднялся совсем уж небывалый.
— Езус-Мария! Заморский!!!
— Заморский?!! А он кому встал поперек дороги?
— Нет, вы обратили внимание — убивают режиссеров, какой-то мор на них напал!
— А я вам говорю, все это связано с Вайхенманном!
— Минутку, не скажете, под нож идут только наши режиссеры или иностранные тоже?
— Да откуда Заморский мог там взяться? Что он мог делать на лестнице перед архивом?
— Его же отродясь в архиве никто не видел! Притащили откуда-то…
— Ну вы даете! Чтобы такого притащить, понадобились бы три сильных мужика. Так вы полагаете, что трое мужиков с трупом болтались по всему телецентру и никто их не заметил?
— Да что говорить, сам туда спустился!
— Зачем?!!
— А то вы не знаете! Он же Кшицкого когтями оторвал от уже обещанной ему экранизации Жеромского…
— Какого еще Жеромского? Ему Родзевичувну подавай!
— Она-то ему зачем?
— А как же, «Девайтис» — это вам не хухры-мухры!
— Типун пану на язык, какой еще «Девайтис», это же Литва, не хватало нам только международного скандала!
— Вздор, он на самого Крашевского покусился, на «Старое предание»!
— Не на Крашевского, а на Пруса, переделывал его «Форпост» под российский раздел Польши! Какой ужас! Какой скандал!!!
Однако намного интересней были инсинуации личного плана, тут выделялись дамы. Несколько взволнованных женских голосов выкрикивали, что несчастье произошло в связи с тем, что покойник отбросил сценарий Каминской, вот баба и взъярилась!
Кто-то пытался свернуть в сторону писательской братии, уверяя, что погибший изуродовал последнее творение Гжеляка и тот пришел в бешенство, ну и… Женский хор заглушил дальнейшее. Нет, не в этом дело, а в том, что труп отбил у Павляка его лахудру, а Павляк не стерпел, он уже давно грозился прикончить каждого, кто на нее покусится.
— Да вы что же, ничего не знаете? — напирала на них оппозиция. — Все дело в Баське! Та давно клеилась к нему, все ТВ об этом знало, и нож у нее в руке уже сам собой открывался. Издалека было видно! Ну тогда этот коротышка Юзик не выдержал, все насмехались над ним…
Словом, в мотивах недостатка не было, как и в способах убийства жертвы. Тут назывались яд, удушение, выстрелы из всех видов стрелкового оружия, кто-то настаивал на гарпуне, ссылаясь на склонность покойного к рыбалке. И только когда да полиция приступила к допросу свидетелей, выяснилось полное отсутствие конкретных данных.
Разочарованная полиция, в свою очередь, пришла в ярость и в отместку за дачу ложных показаний запретила всем — абсолютно всем! — покидать здание ТВ, окружив его для верности цепью из полицейских. И не допускать никого из прессы! Перекрыть всю связь с внешним миром!
Оказавшись запертыми, сотрудники ТВ на какое-то время притихли, а потом взвыли. Они сразу же вспомнили о демократии и принялись упрекать власти за злоупотребления, указав на то, что представители прессы еще до их прибытия оказались в здании и обо всем успели сообщить в свои издания, ибо земля слухом полнится. Слухи докатились даже до меня, правда, оттуда, откуда я менее всего их ожидала.
В телефонной трубке раздался голос Миськи, сестры Ляльки.
— Вот так всегда бывает, — раздраженно затараторила она, — пятнадцать лет о человеке ни слуху ни духу, а потом раз за разом на тебя валятся известия одно страшнее другого. А я, зная о вашей с Лялькой дружбе, сочла своим долгом предупредить тебя, что некий Яворчик все подозрения норовит бросить именно на тебя.
