— Мамочка!
Линд резко обернулся. Джейми стояла в нескольких шагах от него, судорожно прижимая голубую ленточку к белому от ужаса лицу.
— Немедленно иди домой, Джейми! — приказал он. Не нужно ей быть тут, она не должна этого видеть.
— Что с мамой? — крикнула Джейми, подходя еще ближе. Нижняя губка ее дрожала, вот-вот заплачет. — Почему она не просыпается?
Линд не отвечал, что он мог ответить? Как он мог сказать ей, что ее мать умерла?
Вашингтон, апрель 1966 года
— Послушай, Гарри, да говорю же тебе, я согласен. На все сто согласен. Но одного я все же не могу понять: почему именно я должен ехать в Москву. — Линд уселся на подоконник в офисе Уорнера, почти полностью закрыв своей спиной вид на Капитолий. — Почему бы не послать Лью Болдуина или Аллена Гаррисона?
Уорнер энергично затряс головой:
— Никто не знает город — да и людей — так, как ты, Джим. — И он принялся раскуривать трубку.
— Знаю? — расхохотался Линд, уловив в словах Уорнера явное преуменьшение. — Да этот город столько лет был моим вторым домом!
— По твоей просьбе, — напомнил Гарри.
— По моей просьбе, — согласился Линд.
Уорнер встал, прошелся по комнате.
— И напомню тебе, Москву ты предпочитал своей жене. — Он налил две чашечки кофе из кофейника, стоявшего на плитке у стола.
Линд взял протянутую чашечку.
— На брак я пошел ради прикрытия, — сказал он нарочито резко. — А ты чего ожидал — цветов и вздохов?
— А ребенок? С ним ведь все по-другому, правда? — сощурился Уорнер.
Линд сжал челюсти.
— Я нужен дочери, как никогда, Гарри, — наконец произнес он. — Самоубийство матери потрясло ее. Она здоровый, крепкий ребенок, но я знаю, как она ранима и беззащитна. Даже пока Фрэн была жива, матери у Джейми, можно сказать, не было, ну, а теперь, когда она умерла… — Голос его пресекся.
— Я понимаю, тебе жаль девочку, — участливо произнес Уорнер. — Но ведь дело прежде всего, Джим.
Линд только глаза завел.
— Да, уж это мне говорить не надо! — В его голосе зазвучали саркастические ноты.
— У тебе же есть экономка?
Линд сделал несколько глотков очень горячего кофе, потом отодвинул чашку.
— Есть, — не сразу отозвался он, — но Сейди уже немолода, да и Джейми для нее — сущее наказание, она и для молодой крепкой женщины не подарок.
— Найми гувернантку, — предложил Уорнер, — с хорошими рекомендациями, умеющую обращаться с детьми…
— Ей нужен отец, Гарри. Я ей нужен, — резко оборвал его Линд. — Ей необходимо знать, что хотя бы один из ее родителей жив и любит ее. Никакая няня не заменит отца и мать — уж поверь мне, это-то я знаю! — Он и впрямь слишком хорошо это знал. В его ранних воспоминаниях не было ни мамы, укладывающей его в постель и читающей ему на ночь сказки, ни отца, который сажал бы его на плечи или играл с ним в мяч. В его детстве была лишь няня, очень добрая, но разве могла она заменить родную мать? Были лишь бестелесные голоса его родителей, звонивших из различных экзотических мест планеты, чтобы поздравить его с днем рождения или праздниками, которые он неизменно встречал один, без них. И такая же жизнь ждет его ребенка?
— Но есть же бабушка с дедушкой, свояченица! — подсказал Уорнер.
Линд отрицательно покачал головой.
— Коллин Колби ненавидит меня — она не может простить мне гибели Фрэн. Джейми оставлять с ней, даже ненадолго, нельзя, хотя ее мужа я все еще могу считать своим другом. А Кейт недавно вышла замуж за сенатора Крэга Пирсона. Она живет здесь, в Вашингтоне, и по горло занята собственными делами.
— А твое семейство?
Линд нахмурился.
— Тут ты и сам все знаешь. — Линд взглянул на часы: — Извини, Гарри. Мне надо успеть на самолет, Джейми без меня не ляжет спать. — Он набросил пальто и вышел, так ничего и не решив.
После ухода Линда Уорнер еще долго размышлял над сложившейся ситуацией. Джима он уважал, хотя мало его понимал. Твердый орешек, холодный, бесчувственный, попробуй, раскуси его. Кто знает, что он думает или чувствует на самом деле. Временами Уорнеру казалось, что этот человек вообще не способен испытывать какие-либо чувства. На первом месте у него всегда были интересы дела. Линд был одним из лучших — если не лучшим — оперативным агентом, прошедшим тренировочный лагерь СУ, и до сих пор беспрекословно выполнял любые приказы. Но отцовство переменило его, рождение дочери сделало его добрее и мягче.
Думал об этом и Линд в самолете из Вашингтона в Нью-Йорк. За три года, которые минули со дня смерти Фрэн, он сполна хлебнул забот и огорчений, с которыми сталкиваешься, когда растишь ребенка без матери. Хотя Фрэн в сущности почти не занималась дочерью, пока была жива, все же это было совсем другое. Она была рядом, хотя бы физически. Но покончив с собой, Фрэн нанесла Джейми такой сокрушительный удар, от которого девочка не скоро оправится. Джейми очень изменилась за эти несколько лет. По-прежнему живая, озорная и непосредственная, она замкнулась в своих чувствах из страха быть отвергнутой, отгородилась от тех, к кому могла бы привязаться. «Вся в меня», — не без грусти думал Линд.
В его памяти воскресали воспоминания, которые он, казалось, давно похоронил. Ему вспоминались его собственные родители, археологи с мировым именем, которые исколесили весь мир. Им принадлежат невероятные открытия, их имена и фотографии мелькали в прессе всего мира. Их лица на фотографиях он видел куда чаще, чем в жизни, у него был целый альбом вырезок, фотокарточек и открыток, полки ломились от груд написанных в спешке писем — с очередными извинениями, что они опять не приедут; они никогда не интересовались, как его дела в школе, как он вообще живет, зато засыпали его экзотическим подарками, от которых радости был мало, потому что главное его желание — чтобы родители оказались дома хоть ненадолго — оставалось несбыточным.
Он вспомнил, как он огорчился, когда они не приехали из очередного путешествия. И тут ему вдруг сказали, что они уже никогда не вернутся. Его огорчение сменилось жгучей обидой. Он помнил гнев, который охватил его, когда ему сообщили, что они погибли в пещере на раскопках в Египте. Он ненавидел их за то, что они умерли, за то, что не вернулись домой, как обещали. Поэтому он хорошо знал, что должна была чувствовать его дочь, когда Фрэн ушла из жизни.
Но на себя он возлагал гораздо большую вину: своеволие Джейми на знало удержу. Он и без того редко был рядом с дочерью, а сейчас, выходит, опять должен надолго отправиться за границу. «Даже с хорошей гувернанткой, — размышлял он, — Джейми будет расти, как трава в поле, без любви и привязанности, которые так необходимы в ее возрасте. Кого я обманываю?» — спрашивал он самого себя. Пытаясь воспитывать Джейми, он не мог добиться от нее дисциплины. Он хотел быть с ней строгим, потому что при ее характере она нуждалась в твердой руке, но в конце концов каждый раз она одерживала над ним верх. К несчастью, его непоследовательность только вредила Джейми.
