остановке, остановилась. Я не обращаю внимания, мало ли чего. Ещё пара метров и со мной поравнялась машина, кажется, десятка.
Понятно. Нищебродам захотелось телку снять. Надеюсь, они понимают, что я не проститутка и не снимаюсь. Я просто стою на остановке.
— Девушка, вас подвести?
Повернулась. Ну, конечно, кто же ещё. Бандитские рожи. Ночью шваброй не отмахаешься.
С уверенным выражением на лице достаю телефон.
— Я звоню в полицию.
— Ну, зачем вы так? Мы же по-хорошему, — говорит всё тот же черноглазый амбал.
Он в той машинке еле помещается.
— Ну, а я по-плохому.
— Ладно, не волнуйтесь, мы уже уезжаем, — голос его ровный, басистый, с хрипотцой.
Довольно вежливый. Все они вежливые до определённого момента.
— Давно бы так, — говорю, отбросив сигарету.
Курить расхотелось. Я вздохнула. Если честно, страшновато.
Машина поехала, свернула за поворот. Вдали показались фары автобуса. И я совсем успокоилась. Сегодня более-менее.
Всё. Домой.
— Ты понял? Непростая штучка, — охренел Костян и надавил педаль газа.
— Тем лучше. Люблю норовистых кобылок, интереснее будет объезжать, — посмотрел я в зеркало на удаляющуюся фигуру.
— Подожди, ты же трахаться хотел? Девок побольше.
— Ради такого уникального случая я готов подождать, — усмехаюсь.
— Думаешь, эта дастся?
— Куда она денется. От дяди Федора ещё ни одна сучка не ушла неоттраханной.
— Вспомнил, то когда было, пятнадцать лет назад, а это сейчас. Сейчас тёлки гонористые пошли. Мне кажется, эта сильно строгая и взрослая. Да ещё и с принципами. Чем они старше, тем в голове у них всё хуже и хуже. Взял бы молодую, та бы тебе в рот заглядывала, а эта думаешь, будет? Ты ей палец, а она тебе руку откусит. По лицу видно, бывалая тётя.
— Давай-ка, Костя, поехали за тачкой, что-то надоели мне твои умозаключения.
— Наконец-то, а то знаешь, задолбался я уже у тебя таксистом работать.
— Ты давай мне хату организуй по-быстрому, не паленую. Но сначала езжай за автобусом.
— Черт, а ты не мог сам за автобусом проследить? — возмущается.
— Пешком что ли, знаю, ты в мои таланты так свято веришь, но я ведь не Бог.
— Твою мать, таскайся теперь за автобусами, — недовольно бурчит Костян, — не, ну, что нельзя было любую из шлюх снять в клубе, их там с десяток у бара сидело. Нет нужно именно ту, которая не трахается.
— Вот такой я непредсказуемый человек.
Автобус повилял по улицам, заехал в какую-то дыру с двухэтажками. Краля вышла на одной из остановок и мы, не выходя из машины, увидели, куда девушка вошла.
— Ну, все понятно, вопрос снят, теперь за тачкой и можешь валить.
Костян облегчённо вздохнул.
— Где тебя носит, у меня уже весь желудок к ребрам прилип, — слышу из комнаты недовольное ворчание.
Повесила сумку, сняла куртку, разулась и прошла в комнату. Инвалидное кресло в углу, на кровати Николай Николаевич, свёкор.
— Почему так долго?! — кряхтит.
— Я работаю до девяти, — подошла, взяла его под руки, начала поднимать.
— Да мне плевать до скольки ты работаешь, я ссать хочу. Вот нассу в кровать, потом сама будешь орать, что матрас обоссал.
— Малого попросить нельзя? — подвезла кресло, перетащила Николаевича.
— Твой малой гуляет полдня, ему похер, что я тут лежу, немощный.
— Вы побольше на него кричите, — повернула кресло, повезла в уборную. — А сиделка вам что, утку не подала?
— Твоя сиделка только по телефону языком трепать умеет. Не нравится мне она.
— Вам ничего не нравится, третью сиделку поменяли. Уже нет желающих выслушивать маты. Вас, между прочим, в черный список внесли. И теперь все сиделки в агентстве от меня шарахаются.
— А мне плевать, — повернулся, лицо злобой перекошено.
Я вышла из уборной, жду, когда он свое дело сделает.
— Так мне не плевать, — говорю, глядя в сторону. Достал он меня, сильно достал.
— Если бы тебе было не плевать, не уходила бы, — зажурчало.
— Ну, конечно, а питались бы мы святым духом.
— Я пенсию получаю, забыла? И ты тоже.
— На вашу пенсию я ребенка буду поднимать?
— А работа шлюхи лучше? Я всё.
Я вошла, взялась за ручки, повернула кресло к рукомойнику.
— Я не шлюха, а танцовщица.
— Так это то же самое, — говорит прямо даже с удовольствием.
— Вы могли бы и сами пытаться вставать, ничего не делаете, что врач прописал, никаких упражнений.
— Как у тебя все просто, — зло ответил он.
Стою, молчу. Очень тяжёлый у него характер, прямо изводит меня каждый день. Стараюсь не злиться. Инвалид же. Деньги собираю ему на операцию. По квоте не получается, а за деньги можно хоть сейчас. Собираю, но тяжело идёт этот сбор. Николаевич не верит уже в то, что мы сможем операцию ему сделать. А я стараюсь накопить. В надежде, что после операции он встанет, наконец, и будет жить отдельно от меня. До того он меня уже довел, что порой хочется отдать его куда-то в дом престарелых, но не могу. Жалко его. Это он показушно злится. Сам он не такой.
Да и квартира его. Если уйдём, нам с малым некуда будет податься. Можно, конечно, квартиру снимать, но с моей нестабильной работой делать это опасно. Малого срывать с места не хочется, тут родился, тут и друзья, и школа. Да и при всем желании свекра не брошу. Очень хочу, но не могу. Совесть, чтоб ее.
Короче, терплю. Пока. Как дальше — не знаю.
— Где Егор? — спрашиваю.
— Мне откуда знать, гуляет, что ему ещё надо. Соседи покормят. Совсем распустила пацана.
— А вы куда смотрите? Вам как будто всё равно. Вы же у нас мужчина в доме.
— Я ему не авторитет. Он на меня плюет с высокой горы.
— Кто ж в этом виноват? — повезла в кухню.
— Да, пацан без отца — это тряпка или идиот мамкин. А этот уже ни тебя, ни меня ни во что не ставит. Вот чего ты добилась своим ночными работами.
Ввезла в кухню, поставила у стола.
— Вы если хотите поговорить, так езжайте в свою комнату.
— А я с тобой хочу.
Хожу туда-сюда, нервно. Налила в кастрюлю воды, поставила на плиту, включила газ.
— Мне после работы вас слушать совсем не хочется. Как вы не понимаете.
— Нет, ты слушай, может ума хоть какого-то наберёшься.
— От ваших советов ни холодно ни жарко, деньги с неба не упадут.
— Знаю я зачем тебе деньги, избавиться от меня хочешь. Только учти, если встану, сразу вас обоих прогоню.
Я повернулась, посмотрела на него прямо с укором:
— Так сейчас прогоните.
Он сразу притих.
— Болтаете, сами
