— А вы, как понимаю, владелец этого клуба? — Гамельн даже бровью не повел, передразнивая.
— Не только. Половина района под моей «крышей». Другая мне видами из окон не нравится, — Хэнкок вздохнул, будто и правда сожалел, что не может устранить эту проблему.
— И почему такой жесткий и властный человек, как вы, решили расщедриться? В чистоту душевных порывов я давно не верю. Все делается либо из корысти, либо из эгоистичных амбиций.
— Говорите так, будто у меня нет сердца! А я поняшек люблю и конюшню одну регулярно спонсирую. И в благотворительных фондах вы мое имя найдете. В первых десяти строчках! — Хэнкок едва ресницами не хлопал и руки лодочкой у сердца не держал. Кого он надуть пытался?
— Сердце у вас есть. В броне и с шипами. Иначе бы в мире акул вас давно сожрали.
Хэнкок вздохнул и скрестил руки на груди.
— Хорошо, хорошо, вы меня раскусили. Мне просто понравилась Лео. Как она яростно дралась! Как горел ее взгляд! О, какой бы успех она имела — стоя на ринге с оголенным торсом и растрепанной косой… Ай!
— Мы об этом говорили, Хэнкок, — самурай буквально впился пальцами Хэнкоку в плечо. — И вы обещали, что…
— Да-да, помню, — Хэнкок недовольно передернул плечами и замолчал таинственно-надменно.
Гамельн наседал на него медленно и осторожно. Как с хищником. А Хэнкок и был хищником, какой бы образ на себя не примерял.
— Так все же: почему вы решили помочь?
Хэнкок сощурился — полуласково-остро. Похоже, заготовил очередную пламенную речь — про нуждающихся, сирых и убогих, но самурай его перебил:
— Из-за меня.
Гамельн сразу направил все внимание на него, высокого и сурового. Возможно, он был единственным, кто в принципе мог воздействовать на Хэнкока. Иначе почему тот источал столько недовольства?
— Не повезло с матерью?
— Мы с братом сбежали из дома, — самурай пожал плечами, будто сообщал рядовой случай. — Нашу маму нельзя назвать плохой — ей просто хотелось эффектно выглядеть и поддерживать статус состоятельной. Богатые не клюют на лохушек, так она говорила. От богатых она и рожала. А потом трясла алименты и выбивала себе то драгоценности, то поездку куда, то машину. Очень умело держала в узде. Но с третьим ей не повезло — он оказался редкостным ублюдком. Унижал маму прилюдно, чуть не ботинки заставлял лизать. И нами помыкать пытался. А когда брат кинулся на него и отлетел от удара, мама ничего не сказала. Смотрела как кобыла: пусть дурно обращаются, зато седло с золотом и бахромой. Эти поганые отношения продолжились, поэтому мы с братом собрались и ушли.
Леона в который уже раз за день похолодела от ужаса. Нет-нет-нет. Почему такое существует? Как? Ведь есть же службы, контролирующие семьи? И понимающие: здесь, за красивой картинкой, — грязь, а здесь хоть и не прибрано — счастья полные штаны.
— Как вы выжили?
— Только благодаря Хэнкоку. Он пересекся с моим братом, ворующим булку, и это его… впечатлило.
Хэнкок усмехнулся:
— Впервые выбрался в магазин без эгиды нянек-братьев, и тут такое — худющий пацан в болтающейся одежде, удирающий от пекаря. Но пекарь тучный, а я легкий и быстрый. Так что догнал-проследил.
— И таращился из-за угла на то, как мы с братом жадно эту булку ели. А когда я его заметил — не испугался и не смутился, напротив. Вышел, представился и пригласил нас с братом на ужин. Булка была первой толковой едой за неделю, желудки бурчали пустотой — и я согласился. Так мы стали членами семьи и вечными должниками перед мистером Хэнкоком.
— Хочешь сказать: ты со мной из-за тарелки карри?
— Это был не просто карри. Семейный ужин в теплом доме, а потом теплые ванны и постель. Все за просто так, — самурай говорил ровно, но чувствовалось, как много для него это значит. — Плюс нам выделили целую комнату. В ней мы с братом смогли спокойно жить. Иногда чудеса случаются.
— Ко всему этому прилагаюсь я собственной персоной, — Хэнкок чуть в грудь себя не тыкал. — Или я уже не в счет?
— Хэнкок… Джоно. Ты — главное чудо.
Хэнкок расширил на миг глаза и расплылся обворожительной улыбкой. «Все как я и предполагал!» — едва не кричал он.
— Спасибо за рассказ. Теперь мы можем увидеться с Люстрой? И что насчет оплаты?
Хэнкок лениво обернулся к ним:
— Будете отдавать натурой. По очереди… Ауч. Сонна! Я вообще-то про поход по магазинам. Как раз хочу обновить коллекцию.
— Они не выдержат, — самурай вздохнул, как вздыхают перед противными, но неизбежными процедурами. — Этого даже твоя мама не выдерживает, а уж на что она только ни горазда, вырастив троих сыновей.
— Вот пусть и мучаются! А ты отдохнешь, — Хэнкок хлопнул в ладоши. — Решено. Отдай им папку от Люстры. Она в золотом сейфе.
Самурай сочувственно взглянул на Леону с Гамельном и скрылся за поворотом лестницы. Хэнкок скучающе протирал пуговицы, отливающие не то серебром, не то платиной. Сколько же лет они знакомы? И почему самурай до сих пор Хэнкока не придушил? Так сильно… любил?
Самурай вернулся довольно скоро и мягко-устало укорил:
— Опять код поменял.
Он протянул им папку: да, самурай явно не лыком шит, раз смог подобрать код за считанные секунды! За черным пластиком уместились все необходимые документы и даже медицинские карточки. Теперь подростки могли безбоязненно и полноценно жить новой жизнью.
— Спасибо, — сказала Леона от всей души.
— Если все-таки надумаешь стать бойцом — ради тебя пересмотрю правила насчет возраста. Про лекарство не забывай. Раз в неделю. Плюс физкультура. Жалко будет, если функционал растеряешь. Ну, Сонна! Что я такого сказал?!
Самурай крепко держал Хэнкока, и тот безуспешно вертелся ужом в кольце рук.
— Удачи вам.
— Вам тоже, — Гамельн ухмыльнулся, то ли работу имея в виду, то ли личную жизнь, и стремительно развернулся.
Леона еле за ним поспевала. Хотела поймать на выходе, но Гамельн сделал шаг вперед и застыл к ней спиной.
— Нам лучше разделиться. Здесь. Наш общий знакомый прислал сообщение про обыск санатория. И это только начало. Винтер позвонит тебе сама, возможно, ночью. Держи руку на пульсе, не делай глупостей и не лезь в пекло, очень тебя прошу.
— А ты? — Леона сжала кулаки.
— А я буду изображать человека, который живет скучной жизнью и ни о чем не подозревает. Все твои вещи я сложил в коробку и передал Бетти. Нужно еще наведаться к соседке. В чем-то придется быть быстрее полиции. Но не хитрее. Начнут копать — много чего откопают. Наша маскировка, без обид, сделана из говна и палок. Вызвать лишние подозрения — поставить крест на всем.
— Я понимаю.
— Тогда держись. Ты сильная львица, ты справишься. И я как-нибудь тоже, — показалось, у Гамельна сорвался голос.
Леона не успела ни подтвердить, ни опровергнуть сказанное — Гамельн ушел, растворился в улице, будто мираж. Сколько бы ни бежала — не было, не было, не было… Мимо Леоны текли совсем неинтересные люди-маски, шумные, пошлые, душные. Они смеялись, и горланили, и слишком много болтали. «Кого-то потеряла? Не меня ли?» Леона ускользала прочь, дальше, не зацикливаясь, не задерживаясь. Оборачивалась кругом, искала знакомый силуэт. Но тщетно.
Попрощались перед разлукой, ага, офигенно. Глаза щипало обидой.
Перед перекрестком, поймав паузу между гудящими машинами, в кармане запищал телефон. Схватив, Леона даже не разобрала номер.
— Ну наконец-то. Это Винтер. Можешь сейчас говорить?
Леона сглотнула комок, встряхнулась и заткнула второе ухо.
— Да, я слушаю.
* * *
Дети отправлялись во Францию, в школу-пансионат для трудных подростков. Там никого не заставляли учиться, но если выбрал себе предмет, то вкладывайся в него и уважай время других. Школа на фотографиях напоминала многоуровневый улей — единый и связанный, но каждый мог уединиться и заняться тем, к чему лежит душа. Стендап, музыка, программирование, живопись… Даже трек для скейтов обнаружился.
Подростки светились довольством — непритворным, такое сразу видно, — и при этом постоянно были чем-то заняты. Учебе каждый посвящал столько времени, сколько хотел. К тому же была возможность освоить несложную профессию, вроде парикмахера или столяра. Подростки сами себе готовили и убирали территорию школы, ухаживали за растениями и организовывали праздники. На пасху, например, устроили целый квест с поиском яиц и сделали из смеси досок, пластика и металла скульптуру зайца с корзинкой.
