– Но существует же международная пресса, – возразила Мадлен. – Почему даже там не было никаких сообщений?
– Не могут же иностранные корреспонденты уследить сразу за всем, – объяснил ей Рэнсом. – Сегуридоры решили умолчать о случившемся, а остальные слишком напуганы.
– Да, люди ужасно запуганы, – подтвердил Мигель. – Даже я боюсь, если честно. Ведь если кто-то захочет подстрелить президента Веракруса, он вполне может промахнуться, и тогда…
– Стой! – заорал Рэнсом. – Ты что, не видишь – красный свет!
Раздался визг тормозов, и их лимузин затормозил на середине перекрестка. Машина блокировала движение в течение нескольких минут, пока наконец Мигель, слушая спокойные команды Рэнсома, не сумел поставить ее в нужный ряд. Все это происходило под отчаянный рев автомобильных сирен и гудков. Справившись с ситуацией, Мигель начал извиняться, но Рэнсом прервал его:
– Это моя вина, не следовало отвлекать тебя разговорами. Смотри за дорогой!
Снова подняв стеклянную перегородку, Рэнсом откинулся на спинку сиденья.
– Когда я был здесь в последний раз, этот парень умудрился снести кому-то ворота.
– Тогда почему ему доверяют возить президента? – удивилась Мадлен.
Рэнсом пожал плечами:
– Печально, но факт: большинство жителей Монтедоры водят машины именно так. А Мигель – очень талантливый, говорит на четырех языках и… Я совершенно уверен, что он спит с первой леди Монтедоры. Он скорее ее шофер, а не личный водитель Веракруса.
– М-м-м, – неопределенно произнесла Мадлен, не зная, что и ответить на последнее замечание.
В это время Рэнсом открыл маленький холодильник, встроенный в машину, и протянул Мадлен небольшой пластмассовый стаканчик и бутылку с минеральной водой.
– Говорит на четырех языках? – переспросила она вдруг, удивленная.
Рэнсом кивнул:
– Самоучка. Конечно, водитель из Мигеля отвратительный, но зато мальчик он очень славный и способный.
– Почему «мальчик»? Скорее уж молодой человек… Он, по-моему, ровесник моей младшей сестры Кэролайн. Очень симпатичный.
– Слишком маленький для тебя, – огрызнулся Рэнсом.
– Но я вовсе не об этом…
– Ага.
Мадлен с изумлением обнаружила, что Рэнсом слегка поддразнивает ее, – но решила не спорить с ним.
– Родись он в Америке или в Канаде, – с горечью произнесла она, – его ждало бы блестящее будущее, но…
– Блестящее будущее для жителя Монтедоры – это фикция, – закончил за нее Рэнсом.
– Почему же он не эмигрирует?
– Ты говоришь об этом так, как будто уехать из Монтедоры и вернуться назад так же легко, как переехать жить из центра Нью-Йорка на окраину и наоборот…
– Не знаю. Никогда не жила на окраинах.
– Зато я жил.
– Я догадалась…
Рэнсом улыбнулся, а Мадлен с удивлением обнаружила, что, оказывается, и его раздразнить довольно несложно.
– У Мигеля нет денег, чтобы уехать отсюда? – вернулась к прежней теме Мадлен.
– Именно. Потом, он единственная надежда и опора своей матери и двух младших сестер. И к тому же Монтедора – его родина. Думаешь, так легко – навсегда покинуть родину?
– Будь я на его месте, я бы смогла, – честно ответила Мадлен. – И, судя по толпам в аэропорту, многие так делают.
– Рэнсом с любопытством взглянул на нее:
– Кому же может приглянуться ваше ранчо здесь? Учитывая политическую нестабильность…
Мадлен отпила минеральной воды и пояснила:
– Это не ранчо, а ферма, хотя и называется «Ранчо Баррингтонов». Даже, скорее, плантация. Это неплохая земля, и продаю я ее сейчас довольно дешево. Некоторые любят рисковать. Мои покупатели – потенциальные покупатели, я имею в виду, – могут просто заключить с кем-нибудь пари, что они сумеют в любом случае оправдать все расходы на покупку.
– Но ведь есть большой риск потерять землю во время очередной революции. Национализация и все такое…
– Ты всерьез думаешь, что в Монтедоре в ближайшее время возможна революций – удивилась Мадлен.
– Боюсь, что да. Видишь ли, люди становятся опасными, когда им нечего терять.
– Нечего, кроме собственной жизни, – уточнила Мадлен.
– Вообще-то в Монтедоре сейчас больше гражданского населения, чем военных.
– Но кто знает, сколько у этого гражданского населения оружия?
– Ты права. Наверное, на порядок больше, чем об этом кто-нибудь в Монтедоре догадывается. – Рэнсом, перешарив весь холодильник и так и не найдя того, что искал, закрыл его и закурил. – Если здесь произойдет революция, то ранчо будет потеряно для его владельца…
– Некоторые не прочь его и потерять.
– С них тут же спишутся налоги?
– Хотя бы, – пожала плечами Мадлен. – Впрочем, это меня уже не касается. Моя задача – только продать ранчо.
– А что ты будешь делать, если немцы откажутся его покупать?
– Найду другого покупателя, – спокойно ответила Мадлен. И добавила с ироничной улыбкой: – Хочется на это надеяться.
– И сколько времени у тебя все это займет? Я имею в виду переговоры, – поинтересовался Рэнсом.
– Четыре дня. На завтра у меня на весь день запланированы деловые переговоры. Послезавтра мы едем на ранчо. Еще день может уйти на всякие бумажные дела и оформление сделки, если она все-таки состоится. Но немцы пока не прилетели, я прибыла первой, чтобы посмотреть, как тут идут дела.
Рэнсом кивнул и посмотрел в окно. Около банка, мимо которого они проезжали, собралась толпа человек в тридцать. Каменная стена, вдоль которой они ехали, была вдоль и поперек испещрена революционными лозунгами. Босоногие мальчишки подбегали к машинам, стоящим в долгих пробках, и предлагали водителям купить у них цветы, свежие газеты, жидкость для мытья автомобильных стекол, кока-колу. Рэнсом знал, что если кто-то и решался купить у бедняков мальчишек воду, то должен был выпить ее прямо на месте, а бутылку отдать обратно – стеклянная посуда в Монтедоре стоила очень дорого, чтобы ее могли просто подарить покупателю. А юный продавец, разумеется, использовал бы ту же самую бутылку снова и снова – и у него не было бы времени, чтобы вымыть ее… А когда настанет вечер, к босоногим продавцам присоединятся проститутки, будут бродить по пыльным улицам, приставая к пешеходам и водителям машин. Большинство из них – еще совсем девочки, однако нищета лишила их нормального, здорового детства.
– Вообще-то главная дорога к президентскому дворцу гораздо красивее, чем эта… – сказал Рэнсом. – Там находятся посольства, старое кладбище, наконец, огромная церковь, на сооружение которой потрачено около семи миллионов долларов. Последний президент хотел выстроить ее в память о своей умершей матери, однако она так и не была достроена.
