до крови. Зачем я вообще пошел за Джексоном? Я мог пойти своей дорогой, я мог уйти от него и его компании. Если Реза узнает обо всем этом, он страшно разозлится.
Внезапно в зеркале появилось лицо Лидии. Я остановился, не зная, что мне ей сказать. Я встретился с ней взглядом и увидел, что она заметила красную воду в раковине. Я вытащил куртку и попытался объяснить, но слова цеплялись друг за друга. В конце концов я попросил ее уйти, но почувствовал себя абсолютно беспомощным. Надо было послушаться Резу. Надо было держаться от Джексона подальше.
Лидия уверенными шагами подошла ко мне и забрала у меня куртку. Осмотрела ее и спросила, ранен ли я. Я ответил «нет» и сказал, что это просто была дурацкая драка.
– Ладно, не волнуйся, все отстирается, – сказала она, и ее голос прозвучал как голос мамы, теплым коконом укутал меня.
Она отодвинула меня от раковины и принялась стирать сама. Я смотрел на ее руки и внезапно почувствовал страшную усталость. Глаза слипались, ноги подгибались. Я подумал, что Лидия все уладит, что я могу ей доверять. Я пробормотал слова, которые, как я знал, она хотела услышать: что я совершил ошибку, что я сожалею. Потом я вышел из ванной, забрал футболку с ножом и скрылся в своей комнате.
Когда я лег на кровать, я почувствовал, что падаю. Я не знал, что реальность, а что – нет. Может быть, я все выдумал, может быть, все это лишь долгий тягучий сон. Эта мысль меня успокоила. Если я засну, мне станет лучше.
На следующий день я сторонился Лидии. Она спросила меня, как дела, и я пожаловался на головную боль и сказал, что останусь дома. Она кивнула и ответила, что моя куртка сохнет в коридоре и что мы поговорим, когда она вернется домой.
Пару раз я думал о Мустафе, меня мучили угрызения совести. Наконец новость всплыла. На местном сайте я прочитал, что пятнадцатилетнего мальчика ранили ножом на улице. Что его прооперировали ночью, ранение серьезное, но жизни ничего не угрожает.
Я снова мог дышать, тяжесть на груди стала меньше. Я включил Nintendo и начал играть в «Зельду». Позволил двухмерному миру погрузить меня в сахарный сироп.
Я играл весь день, проходил через лес Короков, Большое болото, сражался с Молдормом и Агахнимом, забыв обо всем. Когда Лидия днем вернулась домой, я был так погружен в игру, что у меня не было времени с ней поговорить.
У Лидии было плохое настроение, она наорала на меня за то, что я оставил посуду на кухне. Я все убрал и закрыл дверь в комнату.
Уже стемнело, когда дверь снова открылась. На пороге стояла Лидия, и я понял по ее лицу: что-то случилось. Сайт ошибся, мелькнула у меня мысль, и Мустафа погиб.
– Что случилось? – спросил я.
– Дани, – сказала она, и я видел по ее глазам, что ей нужно выговориться. – Я сделала большую глупость.
– О чем ты?
– Я испугалась. – Она заплакала. – Но они сказали, что я не должна тебе ничего говорить.
– Что?
– Ты так странно себя ведешь в последнее время. Ты все время где-то пропадаешь, а потом у тебя появляются деньги.
– Я работаю.
– Да какая работа! Тебе тринадцать! Ты должен ходить в школу, но ты почти там не появляешься. Папе все время звонят из школы, но тебе нет до этого никакого дела.
Внезапно во мне вскипела злость. Я не понимал, почему Лидия набросилась на меня.
– Зачем ты вмешиваешься в мою жизнь?
Она посмотрела на меня большими заплаканными глазами.
– Я видела нож, – сказала она.
Холодная рука схватила меня за горло и сжала его. Я бросился к шкафу, принялся искать, вытряхнул оттуда всю одежду, но ножа не было.
– Я забрала его.
– Что?
– Я хотела тебе помочь.
– Где нож? – заорал я так громко, что она отпрянула.
– Юнас, – пробормотала она. – Я отдала его Юнасу.
Ноги затряслись. Я успел ухватиться за что-то и попытался привести мысли в порядок.
– Что ты наделала? – зашипел я.
Лидия зарыдала. Следы потоком лились по ее щекам.
– Дани, – сказала она и положила руку мне на плечо, но я стряхнул ее.
– Не трогай меня. Ненавижу тебя. Ты сломала мне жизнь!
В этот момент в дверь позвонили. Мы переглянулись, замерев на своих местах.
– Я думаю, Юнас позвонил в полицию, – пробормотала Лидия.
Я выглянул в окно и пожалел, что не умею летать. Может быть, было бы лучше выброситься из окна и стать просто мокрым пятном на асфальте. Да что угодно, только не это.
В дверь снова позвонили, но мы не двигались. Мы слышали в коридоре шаркающие шаги отца. Он шел медленно, волоча ноги по полу.
– Прости, – сказала Лидия, но я не хотел ее слушать. Я отвернулся от нее, закрылся от всего и приготовился к тому, что должно было произойти.
Я сижу на нарах и смотрю в крохотное окошко. Мне видно чистое голубое небо над крышей. Одиночество – это то, чего больше всего боятся все заключенные. Тяжелее всего становится, когда приходят разные мысли. В реальности от тяжелых размышлений легко отвлечься, но здесь никакой возможности убежать от них нет.
Он сидит на стуле напротив меня, слишком близко для того, чтобы это ощущалось комфортным. Но ведь мы находимся в моей камере.
Вообще-то мне не хочется разговаривать со священником, но изоляция сгрызает меня изнутри, и я решился встретиться с тюремным психологом. В любом случае это наименее страшная альтернатива.
Чейз говорит на варианте шведско-английского, но его это явно не смущает. Он рассказывает о своем католическом приходе в Мальмё – о хоре, церковном кафе, об объединении подростков и молодежи – словно он пришел сюда, чтобы завербовать меня.
– Дети часто намного более духовны, чем кажется, – говорит он, самоуверенно улыбаясь. – У них прямая связь с Богом.
Я отвожу взгляд, мне трудно смотреть в его ясные голубые глаза. В Чейзе есть что-то обезоруживающее. Он выглядит не как обычный священник, а как американский актер, который играет священника. Меня удивляет, что со своей черной рубашкой с коловраткой он носит обычные джинсы.
– Ваша семья ходит в церковь? – спрашивает он.
– Ходили, – отвечаю я. – Пока мама была жива.
– А она родом из Югославии?
– Из Хорватии. Как и отец.
Я так хотел услышать чей-нибудь голос, но теперь, когда Чейз здесь, я не знаю, что мне говорить.
– Расскажите о вашей семье, – просит он и выглядит заинтересованным. Если он и знает,
