Ивашку. Печка в углу топится, в доме теплее, чем обычно. Сквозь мутное стекло льется солнечный свет. Зимой оконце покрывается льдом, а ноги у Ивашки – цыпками и чешутся. Летом хорошо, светло, и корочки с ног отпадают.
– Ешь. – Старуха ставит перед ним миску с картошкой, политой подсолнечным маслом и посыпанной зеленым луком.
Ивашка жадно и быстро ест, а старуха с трудом жует беззубым ртом. Вскоре миска его пуста, он косится на серый кусок хлеба на тарелке, и старуха милостиво кивает. Наливает кружку кипятка с заваренной травой, кладет на доску стола облепленный крошками и табаком кусок сахара.
– Пей чай, дорога нам предстоит дальняя. В город поедем. В церковь тебя повезу. К батюшке, чтоб помолился и порчу с тебя снял.
Мальчик не слушает, что она говорит. Он макает сахар в кипяток, облизывает горячий кусочек.
– Вприкуску пей! Кусай зубами-то! Вот не было печали! Приволоклась вчерась незваная гостья, Танька кривая из деревни… Не лень ей было по лесу-то переться. Везде нос свой сунула. А ты-то, дурень! То не вытащишь его из шкафа, а тут сам вылез! Сказано тебе: если кто в дом зашел, сиди тихо! Ладно, Танька дура, поверила, что ты мой внук. А чево он, трындит, такой худой? Можа, ты его не кормишь? И чево ниче не балакает? Можа, он больной, а ты не лечишь… Кобыла…
Вскоре мальчик с круглой бритой головой, в рубашке со слишком короткими рукавами и старуха в черном платке вышли из покосившегося бревенчатого домишки и пошли по лесной тропинке. Солнце поднялось высоко, пригревало головы, но старуха не снимала платка. Они долго шли, мальчик устал, начал отставать, и старухе пришлось тащить его за руку. Наконец впереди показалось шоссе. Они сели на траву на обочине. Мимо неслись машины, разноцветные, маленькие и большие, но мальчик не смотрел на них. Он достал из кармана штанов три длинные ниточки и накручивал их на пальцы. Показался автобус, старуха толкнула мальчика, и они влезли внутрь. Народу в автобусе было мало. Старуха усадила мальчика у окна. Сколько они ехали, он не заметил, как не замечал ничего вокруг. В ушах звенело от гула мотора, от смеха и говора людей. Он съежился и опустил бритую голову, разматывая и снова закручивая нитки на пальцах.
Лес остался позади, показались огромные бетонные дома с сотнями окон и балконов разного цвета, на балконах висело белье, торчали доски и какой-то хлам, на тротуарах – большие лужи после ночного дождя.
Автобус остановился, и вместе со всеми они вышли, и мальчик сразу оглох от скрежета, воя и лязга машин, громкого смеха и криков множества людей. Они сели в троллейбус и снова долго ехали, он спрятал ниточки в карман и зажал ладонями уши.
На очередной остановке старуха вытолкнула его на улицу. Там было так же шумно, и люди шли нескончаемой толпой. Старуха заковыляла вперед, таща мальчика за руку. Они перешли улицу и оказались перед круглым фонтаном. Тут он впервые поднял голову и увидел Собор.
Стены и колонны казались от солнца золотыми, и золотой крест сиял над зеленым куполом. Он сразу узнал эти колонны и купол. И в то же мгновение изменился мир вокруг. Из страшного он стал знакомым. Били струи фонтана – он вспомнил, как люди бросали монетки в воду. Баянист сидел у фонтана, пел знакомую песенку: от того, что пахнет липа, и река блестит, мне от глаз твоих красивых…
Они обогнули Собор справа и вошли в огромный сумрачный зал. Великолепные своды его уходили круто вверх, купол внутри казался небом. Блестели огни свечей и золото вокруг темных ликов на иконах. Старуха и мальчик пробрались сквозь толпу к прилавку со свечами. Тут она отпустила его руку, чтобы достать кошелек из недр своей черной кофты. Мальчик оглянулся. Дверь, через которую они вошли, была совсем недалеко, он видел льющийся из нее свет. Тихо шагнул он назад и через несколько секунд выбрался из Собора. Сжал в кармане ключ, гладкий камень привычно скользнул по руке, как будто погладил. Он повернул влево и побежал. Мальчик знал эту улицу. Она вела к Дому.
Ночью Лизе опять приснился пепельный Дом. Сон этот повторялся раз в несколько месяцев, она уже давно безуспешно старалась избавиться от него. Дом во сне менялся, становился то больше, то меньше, стены его иногда казались стальными и гладкими, а иногда – текучими или ватными, словно из плотного дыма. Она ни разу не видела Дом снаружи, только внутри. Комнаты похожи то на проходную залу ее детства, с раскладушкой посередине, то на комнатку Фани Леоновны, с черным пианино в углу, то на комнату в общежитии Гнезда, с узкой кроватью у окна. В Доме всегда сумрачно, кажется, что двери и мебель шевелятся. Окна закрыты плотными темными шторами. Что-то шуршит и потрескивает у стен. Иногда по полу как будто пробегают мыши или длинные серые собаки. Сон кончался всегда одинаково: от двери веяло морозом, слышались тихие, мягкие шаги, дверь начинала медленно отворяться, невыразимый ужас охватывал Лизу, и она со стоном просыпалась. Как-то Лиза пыталась нарисовать этот дом и страшную дверь, которая была во сне то маленькой, как вход в чулан, то огромной, как ворота. Но что было за дверью, она придумать не смогла.
На другой день после обморока в комнате гувернантки, когда ей почудилась ворона за окном, Марк заставил ее пойти в Летний сад. Они долго гуляли, сидели на скамейке, обнявшись, молчали. Каждый думал о своем. Пообедали в итальянском ресторане на террасе, глядя на шумный город вокруг, и она совсем пришла в себя. Бред пациентов бывает заразителен. Она слишком устала в последнее время, нужно больше отдыхать, иначе еще не то покажется.
Вечером Марк уехал по делам, и Лиза осталась одна. Попыталась читать истории болезней, но не смогла сосредоточиться. Открыла компьютер. Интересно, как Интернет изменил весь мир. Недавно придумали еще какие-то «сети». Неужели они кому-то будут интересны? Бывшие одноклассники и однокурсники совершенно ее не волнуют. Ей все равно, где они и чем занимаются. Она и имен почти не помнит. И помнить не хочет.
Лиза взяла книгу и легла в постель. Было еще светло, всего семь или восемь вечера, но она вскоре заснула. И ей сразу приснился Дом. В этот раз комната была похожа на спальню гувернантки, ту самую, где она вчера утром упала в обморок.
