Они бросились вниз по тропинке, Алинь тоже последовала за ними. С выступа скалы они увидели Жана, который возился с большой пирогой, вытащенной на берег, и жестами отвечал на их крики, не думая итти им навстречу.
— Вы меня найдете в компании, — доложил он им: — На этот раз, я думаю, что негодяй закончил свои счеты.
— Негодяй?
Когда подоспела задыхающаяся Алинь, он кратко рассказал, что случилось: дожидаясь возвращения Пабло и его товарища, которые ушли охотиться в лес, он принялся нагружать лодку орудиями и провизией. Третий индеец дремал в пятидесяти шагах, в тени пироги. Шум упавшего камня заставил Жана поднять глаза. Сквозь чащу пальм он заметил спускающегося по тропинке Браво. В одной руке у него блеснуло лезвие ножа, в другой — пакетик, завернутый в носовой платок; зарядив револьвер, Жан укрылся за ящиками и стал выжидать. Бандит заглянул во внутренность хижины и направился к спящему. Жан сразу догадался, какое новое преступление задумал бандит. Он, очевидно, хотел задушить сторожа и завладеть пирогой. Моряк закричал, индеец вскочил, а Браво, обезумевший от бешенства, бросился на Жана, который выстрелил ему в грудь.
— Я хорошо с ним разделался, — кончил рассказ Лармор: — Посмотрите, что было у него в свертке. Деньги, часы и драгоценности профессора и его чековая книжка.
— Да, хорошо разделались, — сказал встревоженный Жюльен: — но нужно во что бы то ни стало, чтоб он не умер, прежде чем не раскроет свою тайну. Где он?
— Я его оттащил в тень скалы.
Бандит приходил в себя. Он приподнялся на локте и, сделав страшное усилие, прерванное икотой, захохотал.
— Вот это работа, капитан, поздравляю!.. Если бы вы промахнулись, что бы с вами было.
— Замолчите, — приказал Жюльен, разрывая на нем окровавленную рубашку: — не тратьте ваши силы. Можно будет вам помочь.
— Что ты говоришь, — усмехнулся раненый: — я уже плюю кровью, это в легких.
— Ничего, можно вылечить. Вы достаточно сильны. Зоммервиль вас прикажет перевести в госпиталь.
— Свинья! — проревел он, приподымаясь: — как будто я его не знаю с его штуками.
— Лежите спокойно, я вам говорю, вы можете поправиться!
— Наплевать!
Алинь обмывала рану, намоченным в воде платком, когда появились приведенные из джунглей третьим индейцем Пабло со своим товарищем. Из ветвей разрушенной хижины сплели носилки, положили раненого, и два дикаря подняли носилки на плечи.
Алинь и Жан медленно подымались по тропинке. Собственное горе заставило их забыть чужие несчастья: завтра утром — через несколько часов — они будут разлучены. Им хотелось быть вместе в это последнее мгновенье, оставшееся от их короткого, как сон, мимолетного счастья. Встретятся ли они когда-нибудь? Даст ли Жану судьба с ее неожиданностями возможность сдержать свои обещания? Он взял ее руки в свои и горячо прижал к сердцу.
— Клянусь любить вас всю жизнь, Алинь... Если я останусь в живых, вы будете моей женой... Скажите только, что вы будете ждать меня, Алинь! Это даст мне силы перенести ту жизнь дикаря, которой я буду жить там. Мне нужен год-два, самое большое. Я буду богат... Мы купим белый дом над морем и цветущими лугами... Мы взрастим красивых, сильных детей. Мы будем счастливы. Скажите, что вы будете ждать меня!
— До самой смерти, — прошептала она, прижавшись к его плечу.
Они простились, не дойдя до террасы, зная, что им больше не удастся быть наедине, отказываясь от встречи на рассвете, чтобы избежать лишних терзаний.
Склонившись над каторжником, которого водворили в его прежней комнате, в нижнем этаже башни, Жюльен, давая ему лекарства, тихо уговаривал его:
— Вы вовсе не такой злой, как это думают. Я уверен, что вы сожалеете о том, что сделали... Ведь это бедное дитя заслуживает вашего сострадания. Если б мы знали, какое вы употребили растение... если вы нам поможете его спасти, отец простит вас. Он богат, он вас осыпет золотом.
— Золотом, — проворчал Браво: — слишком поздно, я издохну.
— Но ведь вы чувствуете, что силы возвращаются к вам... Подумайте об этим ребенке. Он ни в чем неповинен.
— Я отомстил.
Бледный, расстроенный миссионер вышел на площадку и ответил жестом отчаяния на тревожные взгляды Жана и Алинь.
— Вы привели Пабло? — спросил он.
Заметив индейца, он бросился к нему навстречу, и прежде, чем увести его наверх, остановился перед молодыми людьми.
— У меня нет больше никакого сомнения. Ах, Зоммервиль гордился своим ферментом молодости. Вся его наука провалилась перед этим ферментом, оскотинивающим человека и открытом перед дикарями.
— Ну, что? — спросил Зоммервиль, как только они очутились на пороге комнаты.
— Вот Пабло. Его, наконец, нашли.
Зоммервиль резко подошел к индейцу, который отступил перед испуганным блуждающим взглядом.
— Вы вылечите моего сына, не правда ли, друг мой? Отец сказал, что вы это можете!
— Простите, — мягко протестовал миссионер: — он нам только скажет, что это за болезнь и знает ли он лекарство от нее.
— Он должен его знать! — крикнул Зоммервиль, сжимая кулаки.
— Не пугайте его, — умолял аббат, подбадривая индейца ласковым ударом по плечу: — Самое важное, чтобы он нам указал противоядие.
Зоммервиль резко прервал его.
— Опять ваше противоядие! Но, ведь, глупо предполагать, что кто-то отравил моего сына. Кто его мог отравить? Кто?
— На этом острове есть убийца.
— Каторжник? Но, ведь, он мне обязан жизнью!
— Каторжник обвиняет вас в том, что вы украли его молодость. Каторжник знает тайны индейцев и сумел составить эту гнусную отраву.
— Какую отраву? — прошептал Шарль, проводя рукой по бледному лицу.
Аббат продолжал тем же прерывающимся голосом:
— Отраву, превращающую человека в животное... Разрушающую его человеческие способности, делающую его...
— Ага, этот яд... помню... да нет же! Сказки! Мой сын, Зоммервиль, превращенный в животное!.. Мой сын, молодой, любимый сын!..
Он смеялся, плакал, ломал руки. Глубоко тронутый Тулузэ пытался утешить его.
— То, что сделано человеком, может быть им же исправлено. Есть среди индейцев люди, которые мне преданы; они нам помогут, не теряйте надежды!.. Попробуем сначала спросить Пабло.
— Мой сын... Бедное дитя! Значит, я сам...
Он опустился в кресло, а миссионер подвел индейца к двери, за которой раздавались пронзительные крики, те самые незабываемые крики, о которых он когда-то рассказывал — и все-таки они заставили аббата содрогнуться. Он уже входил в комнату, когда Пабло схватил его за руку, и одним словом выразил свое впечатление: «вахимахура!» Стоя перед больным, который непрерывно кричал, глядя на них тупыми глазами, они обменялись несколькими словами на языке индейцев...
