Катя уже насторожилась, значит, что-то почувствовала, сморщилась, уловив неприятный запах. Шаг её замедлился, а дальше она просто толкнула дверь.
В первые секунды она замерла — Катя всегда долго соображала, и чем сложнее был случай, тем больше ей требовалось времени, чтобы мозг обработал полученную информацию. Но после я стояла и смотрела, как лицо двоюродной сестры искажается в гримасе величайшего ужаса, грудная клетка вбирает глубокий вдох и из лёгких вырывается истошный крик. Этот крик оказался подобием землетрясения: его услышал весь дом.
Кате стало дурно, она отпрянула назад и привалилась всем весом к мебели в коридоре. На площадке за дверью послышалась возня, кто-то начал звонить, затем стучать… Я не могла просто безучастно стоять, возможно, со временем привыкну, но сейчас я пыталась хлестать потерявшую сознание Катю по её бледным щекам. Когда она открыла глаза, мне показалось, что она смотрит именно на меня, а не водит растерянно зрачками по пространству. Затем её губы зашевелились:
— Сонь… ты…
В железную дверь звонко задолбили, теперь не костяшками пальцев, по звуку я определила — это бадик соседа. Катя уже не фокусировала на мне внимание, она цеплялась за одежду на вешалке, тянулась к двери, чтобы её открыть. Ручка поддалась, Катя на ней повисла. Сосед удивлённо уставился на неё, но девушка не могла объяснить ничего внятного. Он проковылял внутрь нашей квартиры. Экспозиция двух девушек, сидящих за обедом, вызвала в нём не такую шоковую реакцию. Сосед даже приблизился и заглянул в зрачки. Ему было неприятно, но не до обморока. Той же рукой он полез в карман за телефоном, сухо бросив Кате: ничего не трогай.
Я примостилась на спинку дивана, поджав под себя ноги, чтобы не мешать приехавшим на вызов оперативникам выполнять свою работу. Ещё никогда наша квартира не была такой оживлённой, ни в один праздник столько народу здесь не топталось. Они копались в наших вещах, разглядывали фотоальбомы, снимали отпечатки… Пару раз я в бешенстве соскакивала со спинки, когда брали в руки наши сугубо личные вещи, но потом возвращалась назад: моё разрешение, оказывается, никому не требовалось. Катя всхлипывала в спальне, её успокаивала соседка, жена хромого инвалида. Только сегодня я заметила, наблюдая за соседом, что он не так прост, увидела, что чувствует он себя в такой обстановке, как рыба в воде. Конечно я догадалась, кем он работал до отставки. Версии, выдвинутые им, были близки к истинному положению дел — кто-то из нас кому-то перешёл дорогу, но другие участники расследования склонялись к тёмному прошлому в нашей семейке, правда, к какому я понятия не имела.
По коридору понесли накрытые тела. Не помню, почему я побежала вслед за носильщиками, вероятно считала себя привязанной к этим бренным пустым оболочкам. Меня порадовало, что я могу спокойно передвигаться, если двери передо мной открывали живые люди. Пока я сидела на спинке дивана размышляя, то вдруг подумала, что мне придётся жить в этом месте целую вечность: я буду душить по ночам новых жильцов, греметь цепями, медленно открывать со скрипом двери, сбивать со столов посуду… Но то, с какой лёгкостью я оказалась на улице прояснило: в это место я не вернусь. Мне нужно разобраться: на что способны такие, как я, могут ли они влиять на жизнь живых?
Я чуть было не запрыгнула с телами в служебную машину, хорошо, что помедлила — дверцы закрыли прямо перед носом. Тела отвезут в морг — это хуже нашей квартиры, делать там абсолютно будет нечего. Я итак еле перетерпела ночь с двумя покойниками, а тут целое учреждение для жмуриков. А если придётся смотреть, как меня вскрывают, вытаскивают внутренности, которые я так берегла… Как оказалось, напрасно. Мне не легко далось решение бросить курить — я беспокоилась о сохранении здоровья, а не для того, чтобы наблюдать после смерти, как, раздвинув рёбра, достают мои качественные лёгкие. Когда машина удалялась, я заплакала. Не думала, что это будет так болезненно, будто меня рвут на части. Умирать не советую…
Столпившиеся зеваки начали расходиться, оставив меня стоять в одиночестве посреди дороги. Свет на улице был другим, не таким, как при жизни. Мне казалось, я смотрю на мир сквозь солнечные очки, с лёгким затенением. Ветер, тот, что скручивал занавеску в моём доме, гулял и здесь. Люди проходили мимо, пытаясь удержать распахивающуюся одежду на груди, придерживали волосы, чтобы не разлетались, но меня ничто не теребило. Это был не мой ветер, не из моего мира… Погода вокруг портилась, а я всё время ощущала комфортную температуру — такая бывает летним вечером у моря в последние минуты заката. Отдалённый гул от автострады, расположенной за соседними домами, напоминал шум прибоя.
Я и сама не заметила, шагая босиком, как очутилась далеко от дома, всё время куда-то шла. Глянув на свои босые ноги, вдруг ощутила себя разутой, умалишённой, сбежавшей из клиники, но ноги не жаловались, им было нормально, они нисколько не запылились. Мне стало интересно, и при этом я усмехнулась: мой внешний вид оставался тот, что был застигнут в момент расправы, значит, ворвись убийца часом раньше, когда я принимала душ, мой фантом бродил бы по улицам голым? Может поэтому в народе ходят разные байки, что мёртвого надо хоронить правильно одетым. Безногим и то вкладывают в гроб тапочки, а бывает, что передают через другого мертвеца, дескать, ему или ей забыли положить, пускай передаст. Разные слышала истории. Хотела бы я сейчас получить свои кроссовки, не привыкла я ещё без них, не освоилась должным образом.
Мост был бесконечно длинным, внизу блестела вода. Я только тешила себя иллюзией, будто иду вдоль берега лазурного моря, на самом деле понимала — это плескающаяся промеж свай грязная речная вода. От неё разило запахом тухлых водорослей вперемешку с илом — не той прозрачной рекой, что шумит течением в лоне природы, а именно городской рекой в мрачных бесцветных тонах. Резким порывом ветра понесло над водой пустой целлофановый пакет, на миг он взметнулся и прилип к её зыбкой поверхности. Люди закончились, их распугал накрапывающий дождь. Остались одни автомобили с зажжёнными фарами. Я даже не заметила, как зашло солнце.
В середине моста я остановилась. Идти было некуда. Мне стало нестерпимо больно от одиночества, я была совершенно одна, пленницей на свободе. Былой мир по чужой воле обернулся проекцией, теперь ты — зритель и не больше: смотреть можно, пользоваться нельзя. Мне стало больно и от отсутствия рядом Вероники, мои друзья мне больше не смогут составить компанию за бокалом коктейля, родной отец — не Вероникин, мой, с которым у меня были вечные разногласия, не сможет поучать меня — это я так считала, я осознала, что не поучал, он только пытался уберечь от опасностей. А я была упряма, как ослица, огрызалась, вдалбливала ему, что жизнь теперь другая, в которой он ничего не смыслит, одним словом, устарел. Сейчас мне захотелось ему набрать, посетовать на случившееся, рассказать всё, как было и донести до него: я по-прежнему рядом, я живу…
Больше всего я не понимала, почему до конца не умерла. Моя сестра, или её астральное тело куда-то переместилась, а я до сих пор пребываю здесь, среди людей, и кроме меня, по крайней мере в диапазоне трёх микрорайонов, такие, как я, не скитались. Мне бы не составило особого труда отличить нормального человека, несущегося по улице с телефоном под ухом, от зомби в одежде не по погоде, с пустыми обвислыми руками и глазами ошалелого туриста, которого водят по экскурсионному Бухенвальду.
В момент этой острой душевной боли я, склонившись над чёрной водой, решила попробовать добить себя до конца и перелезла через ограждение. Пальцы сжимали грязный от выхлопов парапет, мышцы ног и рук деревенели, а я колебалась, взвешивала последствия. Куда попадают самоубийцы из мира мёртвых? В небытие, в определённый таксон самоубийц второго ранга? В любом случае терять мне было нечего. Раздосадованная, что сделала выбор не в пользу мести — наверно, не верила в возможность её осуществления, я всё-таки разжала пальцы. Падение превратилось в парение. Гравитация существовала только в моём сознании — в моём новом мире законы физики уже не действовали. Невидимое тело, которым я управляла неумело, как на первом уроке вождения, коснулось воды без малейшего плеска, после чего провалилось в глубину.
