отключался, у тебя — слезы градом. Ревешь, руки замерзли, а еще меня утешаешь. А самой — от земли толком не видно.
— Ничего себе, не видно! Мне было целых десять лет. И низенькой я не была никогда… Женька тогда уже в больнице лежал…
— С гнойной ангиной. А в лес мы поперлись, потому что пообещали ему шишек. В подарок от белки. Чтобы он побыстрее поправился.
Когда Зорка брела по зимнему лесу, озябшие ноги вязли в сугробах по колено, плечи и руки разламывались, а лицо промерзло до костей — в живых держало, что иначе Женька тоже не выживет. Ему будет незачем — если в этом лесу замерзнут все, кого он любит!..
— Не только! — наморщила нос девушка. — Лично я собиралась еще поймать ему живого зайца. Самого ушастого в лесу. И самого смешного. А потом отпустить, когда Женька выздоровеет.
А до тех пор — держать в больнице и кормить морковкой! И капустой. Квашеной. А то свежую уже в таком виде завозят…
— А в результате я угодил в соседнее крыло. Со стрелой в колене. Меня вся палата Индейцем звала. Только племя каждый день менялось…
— А шишек Женьке я все-таки принесла.
Из ближайшего сквера. Там случайно оказалось единственное хвойное дерево. Маленькая такая елочка. Потом ее кто-то тайком срубил — себе на Новый Год. Так жалко было. И Женька ревел ревмя…
Зорка как-то у нее веточку тихонько срезала и поставила дома — под серебристый дождик. А кому-то ветки показалось мало…
Парни с лавочки наконец убрались — к какой-то «Маринке», у которой «заначка». Слава Богу!
— Только с зайцем — не получилось. Зато я нашла котенка… Он мне тогда сразу понравился — серенький такой, взъерошенный, мокрый. На нас похож. А врачи подняли хай — зараза, в больнице! А Женька — хап и не дает. Пришлось оставить.
— А чего ты его Тиберием назвала? Это же тиран такой был.
— Откуда ж я тогда знала, что тиран? Мне имя понравилось — загадочное такое.
И необычное. Странное. Как у нее самой. Когда странные имена сразу у двоих — уже легче.
Приятно вместе хохотать во всё горло. Особенно вспоминая лица того врача, медсестры и трех санитарок, умоляющих больного отдать им пушистую «заразу» — хотя бы, чтобы вымыть. Но Женька был не лыком шит и коварству стерильной братии в белых халатах не поддавался.
И до сих пор не известна та скотина, что забросала уже взрослого, четырехлетнего кота камнями. Превратила в окровавленный, серый комочек.
Скотина… Нет, скоты! Их наверняка было много. Люди — они такие. Подлости предпочитают делать в компании. Чтоб не мучили остатки совести. И чтоб уж точно ничего за это не было.
Зорка подавилась смехом, коварный комок дождался своего часа — вновь подкатил к горлу. Опять захотелось реветь — долго и вволю. Нельзя. Не сейчас!
— Никита, а давай мы знаешь что сделаем? — Страшно вновь затрагивать эту тему но деваться — некуда. Лучше уж так, сразу. — А давай уедем вместе? Вдвоем?
— А Женька? Ты сможешь оставить его одного?
С мамой. Но Никита прав: это почти то же, что одного. И что делать?
Что бы они все трое делали, если б были не вместе? А так — не страшно. Справимся! Прорвемся.
— Тогда… тогда ты закончишь наше училище, я — школу, а через два года мы вместе уедем в Светлогорск. Или даже в Питер. Будем работать и учиться. А за это время нормально выясним, как всё лучше сделать. И Женька подрастет. Согласен?
— Согласен. Но домой я не вернусь. При ПТУ есть общага, там будут кормить и одевать — полное гособеспечение.
Да уж, обеспечение там! Ладно, до осени что-нибудь придумаем. Главное — отодвинуть беду сейчас. Чтобы было время придумать нормальный план спасения.
— Мы ведь с тобой уж точно — не глупее Дины. Ты только продолжай заниматься. Мы с тобой еще в ВУЗ поступим, вот увидишь. Динка с зависти помрет.
— Меня еще в армию заберут.
— Так ведь всего на год.
Ага. Умница, Зорка. Деловая такая. Не тебе же идти…
— И там сейчас уже нет тех ужасов… — неуверенно закончила девушка.
— Да я нормально, — улыбнулся Никита. — Все служат, а я что — рыжий, что ли? Или блатной? Просто год потеряется.
— Куда он потеряется — жизнь длинная. Будем каждый день друг другу письма писать… А давай завтра на дачу уедем, а? На утреннем автобусе? И — на всё лето? Давай?
И уже завтра — с удочками на озеро. Отдохнуть. Успокоиться!
Никаких родственников, скандалов, ссор! Только — вода, свежий воздух, лес и они сами.
— А твоя мама скажет, что я в чужом доме обосновался? И явится со скандалом?
— Пусть только попробует! — возмутилась Зорка. — Дом этот вообще-то — твоего папы. У тебя на него больше прав, чем у нее. Так что это я буду в чужом доме, — ухмыльнулась она.
— Всё мое — твое, Зора, — улыбнулся Никита. — Только своего у меня почти ничего нет, кроме меня самого.
Уф, кажется, грозу пронесло. Окончательно! На сегодня — так точно.
А завтра — уже точно всё будет хорошо. Надолго!
— Ладно уж — забираю, что есть, — скорчив удрученную рожицу, Зорка крепко обняла Никиту. Крепко-крепко.
Теперь — можно. Как же ты сложна, любовь!
Она угадала момент — парень отчаянно прижал подругу к себе. Как утопающий — спасательный круг.
Скандала не будет точно. Мама вот-вот умотает на море. Лечить нервы — свои и Динкины. Сама упоминала недавно. Да и когда она такое пропускала — за последние-то лет пять?
Поскорее бы уж восемнадцать лет! Или хотя бы шестнадцать. Так надоела эта беспомощность! За что вообще человеку придуман период «несовершеннолетия» и лишь «частичной правоспособности»? В наказание за грехи прошлой жизни? Рождаться бы сразу взрослыми!
— Где мы завтра увидимся?
Мечтай!
— Я что — глупее тебя? Сам смылся, а мне — выслушивай всю ночь этих двух мегер?
Вызывай для хватающейся за сердце мамы «Скорую» (ничего не найдут — у симулянтов ЭКГ в порядке), слушай упреки («Это ты довела мать!») сестры…
— Значит, будем эту ночь гулять по городу?
— Будем. — Лучше общество окрестных алкашей, чем родственников. — Да здравствуют белые ночи! А утром я туда забегу за деньгами на билет. Быстро — минута от силы.
— Лучше не надо, — вновь попытался взмыть на дыбы Никита. Но уже не так уверенно и нестрашно.
— Не городи ерунды, — Зорка шутливо щелкнула его по носу. — Это — мои сбережения, в конце концов. С какой
