радости мы должны пехом тридцать километров чесать? Не бойся, куплю только в один конец. А обратно мама нас сама привезет — если захочет.
3
Чистые Пруды, застенчивые ивы —
как девчонки, стихли у воды…
Странный выбор мелодии для одинокого алконавта в скверике. Зорка поклялась бы, что этот потрепанный жизнью мужик предпочитает другую музыку. Но вот…
Зорка с Никитой даже невольно задержались неподалеку. Прислушались.
Белые ночи — прекрасны. Днем город кажется совсем иным, а холодными зимними ночами на улицу носа не высунешь. А уж в гололед, когда ничего толком не посыпано… И только летом, на кратком пограничье, где истончается власть ночи…
А когда рядом — близкий человек, говорить можно о чём угодно. О прошлом, настоящем и будущем, о близких и родных. О дружбе… и даже, робко — о любви. И дико хочется признаться первой, и лестно — сначала услышать. Зорка и сама не подозревала за собой такого кокетства.
Утро приблизилось петушиным криком из старых деревянных улочек. А Никита вдруг просто повернулся к Зорке, неловко выдавил улыбку и сказал:
— Я тебя люблю. Но не как сестру… — быстро добавил он. Отчаянно краснея. Наливаясь свеклой.
Девушка лукаво усмехнулась:
— А раньше любил как сестру, что ли? Признавайся.
А юная заря — уже красит горизонт. Сначала — робко, потом — вспыхнет жарким летним солнцем. Должна вспыхнуть! Лето же…
Лето — это маленькая жизнь…
А зима — маленькая смерть, что ли?
Нашла о чём думать! Еще гололед опять вспомни.
— Ну, когда-то… как маленькую младшую сестренку.
И едва сдерживает ответную усмешку. Уже может шутить! Игра. Вечная как мир. Без победителей и побежденных.
— Щас как дам в лоб — сначала за «сестренку», потом — за «маленькую», — окончательно расслабилась Зорка.
— Я жду ответа, — темные брови сошлись в одну. Тоже — шутливо.
— Какого? — невинно пожала плечиками «младшая сестренка».
Не перегнуть бы палку.
— Я сказал, что люблю тебя!
А вот здесь — шутить хватит! Баста.
— А я знаю, — улыбнулась Зорка. Искренне и открыто. — Попробовал бы ты полюбить кого другого — я бы тебе показала!
— Ты?
— А что? На карате мы вместе ходили, забыл? И я тебе ни в чём не уступала.
Это еще мягко сказано — она-то секцию не бросила. Но о таком тоже не говорят. Если не хочешь обидеть. Не смертельно, но надолго.
— Правда? — Никита подхватил ее на руки, закружил…
Как же здорово, когда вокруг летят дома, деревья, небо! Как потрясающе здорово счастливо смеяться! Вместе! Отныне и навсегда вместе — всё!
Дома качнулись, резко встали на место. Прохладный, предутренний воздух резануло короткое приглушенное ругательство. Совсем рядом. Незнакомым голосом.
На кого они натолкнулись?
А, вот! Подвыпивший невысокий, коренастый мужик средних лет. Очевидно, возвращался «из чужого дома в свой».
Теперь гуляка растянулся на земле, ругаясь под нос. Негромко. Еще бы — современную молодежь боятся. Даже такую, как Зорка с Никитой. Кто ж их знает-то? Мало ли.
Парень от неожиданности поставил любимую на землю. Оба, взглянув другу на друга, расхохотались. Теперь всегда всё будет так же — в унисон?
— Чем ржать — помогли бы встать! — заплетаясь, проговорил пьяница. Безуспешно пытаясь подняться сам.
Повезло еще — дождя давно не было, и асфальт сухой.
— Смотри-ка, он — еще и поэт! — фыркнул Никита, оборачиваясь к пострадавшему. — Давай руку, мужик. Молодец. Хоть помнишь, где живешь? Доведем.
Тот опасливо покосился — нет ли поблизости кого на вид побезопаснее? И постарше?
Не обнаружил и помощь принял.
— Помнить-то помню, но если доведете — спасибо… Только у меня денег нет!
Они что — так похожи на воров? А то и на бандитов?
— Чего не надо — того не надо! — рассмеялся Никита. — Мы, знаешь, какие богатые? Особенно — сегодня!
Облокотившись на парня, выпивоха поковылял домой. Ладно хоть всего через три двора.
Зорка едва сдержала смех. В любви признались ей, а под ручку топают с первым встречным алконавтом.
Где-то звенят первые будильники — немногие работники спешат на трудовой фронт. Слышимость в домах — идеальная. И форточки по летнему времени — нараспашку. А у кого и окна. Зорка сама никогда не любила спать в духоте…
— Заходите в гости, если что, — радушно пригласил мужик на пороге квартиры. Хлопнула хлипкая дверь, щелкнула заложка. — Буду спать… — пробормотал пьянчуга.
Храп застал Никиту с Зоркой уже на первой лестнице. Похоже, спальней мужику сегодня послужила прихожая. А кроватью — сомнительной чистоты пол.
Только девушка подумала о звукопроницаемости… Из картона тут внутренние стены, что ли? Ощущение, что живешь в романе Замятина «Мы».
И ладно хоть — не в мире Достоевского. Не настолько.
Новый приступ смеха застал влюбленных на крыльце облупленного подъезда — долгий, вкусный и такой же дружный. Синхронный.
— Ну всё, — девушка вытерла невольно выступившие слезы. — Иду добывать деньги. А то на автобус опоздаем.
Неправильность происходящего настигла на пятом шаге. Зорка резко обернулась — и взгляд встретил взгляд. Притянулся.
— Никита!
Нельзя так сейчас уходить — теперь нельзя! Будто ничего и не случилось…
Ведь!..
— Зора!
Она метнулась к нему первая:
— Я люблю тебя, люблю!
Его глаза — близко-близко! Глаза и губы…
И небо — кружится! Вместе с рассветом. Опять. Теперь так будет всегда!
Отстраниться — потом, спустя целую вечность! — как попасть в другой мир. Нереальный. Только что были серый асфальт в окурках, дурацкая надпись на дурацком заборе, серо-голубое облачное небо, обшарпанно-серая пятиэтажка… А теперь!..
Солнце и звезды, которых нет. Нет, но должны быть — потому что их видно!
— Никита! — взвился к небесам ликующий крик. Будя весь квартал только что заснувших гуляк. — Какое же красивое утро! Смотри, смотри! А на горизонте!..
— Точно! — улыбаясь, прошептал Никита. Зачарованно глядя… нет, вовсе не на небо, а на нее, Зору.
— Я вам! — заорали откуда-то с верхнего этажа. — Орут как психи, совсем совесть потеряли, хулиганье! Залили глаза с утра пораньше…
1
Дача всегда была любимым местом Зорки. И самым спокойным.
Достался им этот домик от Никитиного отца, а тому — от его давно умершей матери.
Когда-то в этой деревеньке была даже школа-семилетка. Таких заброшенных поселений тянется по берегам Плотицы штук десять. В хрущевские времена «укрупнений» они обезлюдели. Огороды заросли лесом, на бывших полях — трава выше пояса. Вот луга — да, всё еще богатые. Только там уже некому пастись.
Четыре дачных дома и несколько полуразвалившихся — вот и всё,
