лестнице, выходите на улицу и сворачиваете за угол. Там вас проведут дальше.
Убедившись, что его услышали, омоновец что-то сказал в рацию и выглянул в коридор, а дальше жестом показал нам на выход.
— Пошли-пошли-пошли, — ускорили нас, поднимая замешкавшихся и подталкивая их к дверям. — Направо и к лестнице. Быстро.
Ботаны, первые девушки, дальше юристы и снова одногруппники. Никто не издал ни звука, когда поднимался и выходил из аудитории. Только Романова.
Когда до нее дошла очередь, она замедлилась у дверей и встревоженно посмотрела на Дегтярева.
— Олег? — выдохнула и, не успев услышать ничего в ответ от преподавателя, оказалась выдернутой в коридор, где возмущенно пискнула: — Почему мы выходим, а он остался?
— На выход! — напомнили ей, а Дегтярев внезапно остановил подошедшего Клима и еле слышно произнес ему:
— Отвезешь ее домой.
Все тем же тоном, не терпящим возражения. Все с той же интонацией, которой невозможно не подчиниться.
Услышав ее краем уха, я кивнул, точно так же как Клим, и подтолкнул замедлившуюся Резкую. Вышел следом за ней и обернулся. Успел разглядеть за спинами омоновцев похожую цепочку студентов, которых выводили из аудитории в другую сторону. Правда, не понял из соседней или следующей за ней.
Меня толкнули, направив к лестнице.
Там толкнули снова, ускорив.
Лишь оказавшись на улице и увидев количество машин скорой помощи и перегородивших выезды тонированных микроавтобусов, я дернулся от мысли, что нас и виденных мной студентов выводили в разные стороны, а навстречу все время поднимались омоновцы.
Слишком дохрена, чтобы не догадаться зачем. Слишком дохрена, чтобы не обернуться, мысленно прося Димона не нарываться.
Холодно.
Несмотря на чудесный сентябрьский день, солнечный и безветренный, оказавшись на улице и хватанув ртом свежий воздух, я вздрогнула и поежилась от пробирающего до костей мороза.
Внутреннего. Парализующего оцепенением. Подчистую уничтожающего способность думать.
Перед глазами мелькали лица людей. По ушам били разговоры, чей-то плач, крики. Я моргала, дышала, двигалась, но ощущала себя мертвой.
Что произошло? Кто стрелял? Почему выстрелы вообще прозвучали?
И финальный вопрос, подсвеченный зловещим алым: что с Димой?
— Медицинская помощь нужна? — донеслось сбоку, когда наша группа под прикрытием омоновцев скрылась за углом здания.
— Амели?
Моего плеча кто-то коснулся.
Не Клим. Он бы быстро убрал руку, а эта ладонь словно прилипла к ткани футболки. И плавила ее.
Дернувшись, чтобы избавиться от навязанного Лукашиным контакта, я сухо ответила:
— Со мной все нормально.
— Нет. Я никуда не поеду, Клим!
Я отреагировала на этот шепот на повышенных тонах и посмотрела на Асю. Она отпихивала от себя Клима, который подталкивал ее в сторону университетской парковки.
— Нам здесь делать нечего. Только мешаться будем. — Клим на мгновение пересекся взглядом с кем-то за моей спиной и коротко кивнул. Я обернулась, столкнувшись лицом к лицу с Никитой. Он тут же натянул на себя маску флегматичного оленя, которого не заботило происходящее.
Я хмыкнула. Мне слабо верилось, что Лукашин все бросит и уедет.
— Мне плевать. Почему он не выходит? Почему преподавателей не выводят? — Ася медленно скатывалась в состояние истерики, неотрывно следя за тем углом здания, из-за которого мы пришли. И облегченно выдохнула, когда, пусть и с большой задержкой, показалась фигура Дегтярева в компании нескольких омоновцев и нашего ректора.
— Старосты, составьте список всех, кто сегодня присутствовал на занятии, — хрипло проговорил Олег Андреевич, поравнявшись с нами. — После этого все свободны. Не стоит изображать тупых зевак и мешать людям выполнять свою работу. Романова, домой.
Последнее — тихо и глаза в глаза. Ася замерла, поджала губы, но после пары секунд размышлений все же кивнула. Клим, кажется, облегченно выдохнул и посмотрел на меня:
— Мелька…
— Я никуда не поеду.
— Я присмотрю за ней, — недовольно протянул Никита. Слава богу, никто из парней не стал убеждать меня покинуть территорию университета.
— Лукашин… — начал было Дегтярев, но Никита его перебил:
— В той аудитории мой друг и ее жених. Мы останемся.
«Ее жених».
Я дернулась как от удара.
Бож-же… Дима ушел на пару с пониманием того, что после лекции я с ним порву. Возможно, именно об этом он думал, когда все началось. Возможно, он…
Рот наполнился горькой слюной. Я сделала несколько шагов в сторону и прислонилась к дереву, борясь с накатывающей тошнотой. Закрыла глаза, чтобы не видеть суету и панику, не цепляться взглядом за проблесковые огни служебных машин и людей с оружием. Если разревусь — меня прогонят.
А я не могу… Не имею права уйти.
— Возьми.
Подняв веки, я уставилась на протянутую Лукашиным бутылку с водой. Не стала спорить, молча взяла ее и опустошила в несколько крупных глотков. Вытерла губы и огляделась. Студентов переправляли за периметр оцепления, как и некоторых преподавателей. Дегтярев стоял шагах в десяти от нас и тихо переговаривался с ректором, который озадаченно хмурился и кивал, явно прислушиваясь к словам Олега Андреевича.
— Кто-нибудь уже выяснил, что произошло?
— У меня не было времени узнавать подробности, — ответил Лукашин, наградив меня недовольным взглядом.
— Со мной не нужно нянчиться. Я в состоянии провести несколько минут в одиночестве. И буду благодарна, если ты хоть что-то узнаешь.
Лукашин вздохнул и вытащил из-за ворота футболки солнцезащитные очки, которые все это время там висели. Надев их, он вручил мне свою толстовку, безапелляционно потребовав:
— Надень. И не вздумай куда-нибудь учесать.
Он развернулся и зашагал к Дегтяреву и ректору, даже не проследив за тем, послушаюсь ли я его. Словно не сомневался в том, что его приказ будет выполнен. Словно знал, что со мной, дрожащей от страха, нужно общаться именно так.
И мне действительно даже в голову не пришло ослушаться. Я села на бордюр и нырнула в толстовку, от которой пахло уже знакомо: теплое дерево, терпкая, но не отталкивающая алкогольная нота и корица. Уткнувшись носом в воротник, сделала несколько глубоких вдохов, понимая, что парфюм Лукашина действует на меня странным образом успокаивающе.
Я уперлась лбом в колени и закрыла глаза, следя за размеренностью вдохов и выдохов. Сонливость, которая мучила меня с самого утра, отступила еще в момент первого выстрела. Ее оттеснили выброс адреналина, вспышка ужаса и звенящее чувство неопределенности, однако глаза все еще пекло, а все звуки воспринимались слухом приглушенно, как сквозь толстый слой ваты.
Кончики пальцев будто онемели. Я сжимала ими низ толстовки Лукашина, но не чувствовала текстуру ткани. Меня все еще знобило, перед глазами плясали кроваво-красные круги. Вопреки тому, что я опустошила целую бутылку воды, во рту все пересохло, а в горле продолжал стоять