Он перестал обращать на нее внимание и нажал на кнопку телефона.
— Слушаю.
— Хочу вам сказать, что вы всегда умели располагать к себе людей, сэр.
Низкий голос на другом конце провода неторопливо произнес фразу, в которой лишь угадывалась издевка, и он был удивительно знакомым. Мэтью насторожился, весь подобрался и сел в кресло.
— И очень хорошо, что ваша компетентность так удачно дополняет вашу индивидуальность.
— Кто это?
— Ты не помнишь меня?
В трубке послышался короткий, отрывистый хохоток, и Старк вспомнил. Он не шевелился и не дышал. Он замер и слушал, все еще надеясь, что ошибается, но знал, что ошибки быть не может.
— Мне тут подумалось, что я стал прототипом того негодяя из твоей книжонки, — продолжал голос. — Я ведь прочел ее. Я тут запамятовал, как называется та дыра, где я сижу сейчас, но, надо сказать, и здесь я нахожу свои маленькие радости. По крайней мере, в твоей стряпне нет слюней. Боже ж ты мой, если бы ты знал, как я устаю от слюнтяев.
Мэтью потянулся и взял карандаш и клочок бумаги — просто для того, чтобы держать что-то в руках и сохранить ощущение реальности. Он чувствовал, как почва уходит из-под ног и его уносит в прошлое.
Тяжелые, черные буквы сложились в слово: Блох. Он забыл об Элис Фелдон.
Сержант Филипп Блох. Во Вьетнаме он служил взводным сержантом; несгибаемый, он делал свое дело и всегда был только за себя. Он спасал людей, и он же убивал их. Ему было все равно, кого убивать.
— Я слышал, что тебя нет в живых, сержант.
— Ты что, травки накурился?
— Нет, никогда этим не занимался.
Вновь раздался смешок, преследовавший его в ночных кошмарах.
— Вы благоразумны, сэр, это правильно. Если бы ты не был таким, то не отлетал бы два срока во Вьетнаме. Я, как ты знаешь, думал, что тебе не уцелеть, но ты и я — мы здорово похожи. Мы-то умеем выживать.
Мэтью ничего не ответил. Слова были не нужны. Блох знал, что думает о нем Старк.
— Ну, как тебе работается в твоей брехливой газетенке? — спросил Блох обманчиво-игривым тоном.
— Просто работаю.
Он посмотрел на Фелди, но та даже не потрудилась отвести глаз.
— Работаешь над важной статьей?
— А ты прежде не общался с газетчиками.
— Верно, приятель. — Он оставил игривый тон. — Я звоню предупредить тебя. Забудь о статье. Что бы ты там ни разузнал, забудь об этом. Ты меня слышишь? Так будет лучше для всех. Не надо стоять у меня на дороге, понятно? Чтобы ты не оказался по уши в дерьме. Оставь это, и мы тихо-мирно разойдемся.
Старк с силой вдавил карандаш в бумагу. Грифель хрустнул. Он продолжал давить. Значит, здесь замешан Блох. С того самого момента, когда в отделе новостей «Газетт» появился тощий, пожелтевший, покусанный клопами Отис Рэймонд, где-то в глубине души — там, куда Мэтью заглядывать не любил, — шевельнулась догадка, что рано или поздно прозвучит это имя. Филипп Блох.
Блох вкрадчиво продолжал:
— Ты ведь знаешь, о какой статье я толкую.
— Нет, — сказал Старк, понимая, что его ложь бессмысленна. И все же он должен попробовать. Ради спасения Проныры, может, даже и ради Райдера — или ради своего спасения, хотя об этом он думать не хотел. Ему было приятнее считать, что он справится с Филиппом Блохом. А если понадобится, то и отлупит его.
— Ну что ж, придется тебе напомнить, Отис Рэймонд.
Карандаш сломался пополам, и заостренная часть, скользнув по столу, упала на пол. За спиной подпрыгнула испуганная Фелди. Но Мэтью не шелохнулся. У него нет пространства для маневра. Сейчас все под контролем Блоха. Он знает, что творится, а Мэтью — нет.
Ему не оставалось ничего другого, как только внимательно слушать. И принять правила игры сержанта. Нужно было выиграть время.
— Ты еще называл его Пронырой, — сказал Блох. — Теперь вспоминаешь?
Мэтью положил на стол обломок карандаша с ластиком на конце; его руки уже не дрожали.
— Я очень давно не видел Проныру. Правда, он изредка наведывался ко мне, чтобы дать знать, что все еще жив.
— Он наведывался к тебе на прошлой неделе? Он заходил, Старк?
В словах Блоха слышалась самодовольная уверенность. Будь он сейчас рядом, Старк придушил бы его. Но Филипп Блох всегда оставался недосягаемым.
— С какой стати я должен тебе что-то рассказывать, Блох?
— Мне известно о ваших разговорах, сэр. — Издевка была уже не такой изящной, как прежде. — Кончай выгораживать его; этот сукин сын заложил тебя. И сейчас ты будешь иметь дело со мной, так что не стоит делать вид, будто не понимаешь, о чем идет речь. Уяснил?
Мэтью остался непоколебим.
— Девяносто девять процентов из того, что несет Проныра, полная чепуха. Уж поверь мне.
— Брось, Старк. Я знаю, слышишь? — И снова послышался его отвратительный смешок. — Знаю. Что бы Рэймонд ни наболтал тебе, ты принял это за чистую монету. А это и в самом деле чушь собачья, заруби себе на носу.
— Дай мне поговорить с Пронырой, — твердо сказал Мэтью.
— Я не предупреждаю дважды. Запомни.
Блох повесил трубку.
Старк швырнул трубку на аппарат, но этого было явно недостаточно, и тогда он вскочил, взял телефон и грохнул его об пол. Собратья-репортеры встревоженно посмотрели в его сторону, но увидев, что это бузит Мэтью Старк, вновь принялись за работу.
Фелди лишь сказала:
— Господи всевышний!
Старк молча поднял телефон и поставил его на место. Он был цел. Когда оборудовали отдел новостей, учли необузданный нрав репортеров, и аппараты были достаточно прочными.
— Ты не объяснишь, что все это значит? — спросила Фелди.
— Нет.
— Я твой редактор, и…
— Фелди, я знаю, кто ты, и уважаю тебя. — Он смотрел на нее прямо и старался говорить как можно мягче. — Но ответа у меня пока нет.
Она вздохнула, нерешительно сдвинула очки на лоб и наконец кивнула.
— Ладно. Подождем. Поступай так, как считаешь нужным. Я сделаю тебе небольшое послабление.
— Спасибо. Слушай, окажи мне любезность.
— О, Господи! Это неслыханно! Что тебе еще надо?
— Билет до Антверпена.
— Слушай, ты что, считаешь, будто работаешь в «Пост»?
— Я обдумаю это вечером в аэропорту Кеннеди. А сейчас я отправляюсь в Нью-Йорк. — Он натянуто улыбнулся и повесил куртку на плечо. — Хочешь, чтобы я опять сказал тебе спасибо?
— Два спасибо за одно утро? Не думаю, что я вынесу такое. Убирайся отсюда, Старк. И привези мне статью.
Хендрик де Гир стоял на холодном, колючем ветру. Его опять стошнило. У него скрутило кишки так, словно потроха бились в агонии. Они были переполнены джином и желчью. Голландский джин теперь тоже стал его врагом. Когда он был моложе, он мог пить несколько дней подряд, и не было ни рвоты, ни боли. И забвение наступало быстрее. Прежде ему не многое хотелось забыть, но сейчас он понял, что ошибался. Очередная ложь, которую он придумал для себя. Просто раньше он думал, что впереди еще целая жизнь и ему хватит времени искупить совершенное зло. А когда подступили мысли о старости, он утешал себя тем, что оглянется назад и увидит молодого Хендрика, который всем желал только добра, но порой, может быть, недопонимал происходящее. Его подло обманывали. Но добрых дел в его жизни все-таки окажется больше. В этом он был убежден.
