кружились в вальсе совсем недолго, затем Фарли притворно громко вздохнул и, наклонившись к лицу Грейс, зашептал:
– Знаете, что? Когда я первый раз увидел вас, я сказал себе: «Она, наверное, потрясающе танцует». Я сказал: «Когда-нибудь я буду с ней танцевать». Знаете, что?.. Я думаю, вы самая красивая женщина в Нортумберленде… честно.
Он остановился и потянул за собой Грейс. Она ничего не ответила, тогда он сказал:
– Вы мне не верите? – Его и без того выпуклые глаза сейчас, казалось, были готовы вылезти из орбит.
– Мы будем танцевать дальше?
Танцующих было так много, что инцидент остался незамеченным.
– Послушайте… – Фарли настойчиво привлек Грейс к себе. – Я знаю девушек… я знаю женщин, всех сортов, всех классов. О, да, малыш Бертран немало повидал.
Его движения снова стали замедляться, и Грейс сказала:
– Нам лучше сесть.
– Нет, нет, – он начал вальсировать быстрее – Я не пьян, не думайте, что я пьян. Я выпил немного. Канун нового года… нет… уже первый день нового года. Идет война – вам это известно? В любой момент малыш Бертран может уйти на фронт и погибнуть, и тогда вы пожалеете о том, что не были ласковы с ним.
– Вы перестанете говорить глупости, или я сяду сама? Вместо ответа Фарли начал танцевать еще быстрее.
Но когда он споткнулся, и Грейс чуть не упала вместе с ним, она силой остановила его и холодно сказала:
– Я думаю, нам все-таки лучше сесть.
– Хорошо, хорошо, все, что пожелаете. Вы приказываете – я повинуюсь. Да еще как! Давайте посидим на балконе, а? В лунном свете на балконе. Так поступают злодеи. Когда злодей охотится за женой священника, он ведет ее в лунную ночь на балкон.
Слушая всю эту нелепицу, Грейс рассмеялась. Ей следовало или рассердиться, или рассмеяться – она выбрала последнее.
– Вам нужно выпить крепкого кофе.
– Как скажете. Ведите меня за собой. Кофе так кофе. Пусть будет кофе. В этом кабаке, пожалуй, ничего покрепче не найдется. Старик Баркер распродал все свои запасы. Мы заходили к нему – он сухой, как вяленая рыба. Ни капли. Вот что делает война. Хотят, чтобы мы проявляли чудеса храбрости, и не дают огненной воды… Идиотизм, – слегка покачиваясь, Фарли шел за Грейс по коридору в направлении школьной кухни.
В кухне оказались только миссис Туэйт и Кейт Шокросс. Грейс, посмотрев на миссис Туэйт, спросила:
– Кофе остался, миссис Туэйт?
– Да, много, – женщина подняла кувшин, стоявший на плите.
– С Новым Годом, мисс Шокросс, – Бертран Фарли низко поклонился начальнице почты, но та, одарив его взглядом, в котором не было ни христианского милосердия, ни праздничной терпимости, прошла мимо, не сказав ни слова, и покинула кухню.
– Ну, вот, она думает, что я пьян. Я… я не пьян, верно? – теперь он обратился к миссис Туэйт. Маленькое плотное тело женщины заколыхалось от смеха, и она сказала:
– Ну, я бы не сказала, что вы пьяны, мистер Фарли, но я бы и не сказала, что вы капли в рот не брали, – и, смеясь высоким голосом, она тоже вышла.
– Вот, выпейте – Грейс подала ему чашку черного кофе. Ей никогда не нравился Бертран Фарли, но, как ни странно, в данный момент она не находила в нем ничего, что могло бы вызвать ее антипатию. Он был глуп, невежествен, а сейчас к тому же и пьян, но он знал, что следующий Новый Год встречать ему, может, и не придется.
– Спасибо. Спасибо, моя прекрасная леди, моя чудесная богиня из первоклассного пастората, – он отпил глоток и скорчил ужасную гримасу. – О!.. Боже мой! Ну и напиток! И все же благодарю вас… Грейс. Красивое имя – Грейс. Однажды я посвятил вам стихотворение. Ага… вас удивляет, верно, что я могу сочинять стихи? О, я человек серьезный. Вам следует узнать меня получше. Как насчет того, чтобы узнать меня получше, Грейс?
– Не говорите глупостей.
– Клянусь Богом, это не глупости. Честно, я много думал об этом. Что скажете, а? Как? Я посвящу вам еще одно стихотворение… стихотворение о Грейс… о милой Грейс. Ха-ха! Как забавно: милая Грейс – Грейс Дарлинг. [17]
Она отвернулась, чтобы поставить кувшин на плиту, и в этот момент Фарли обнял ее за плечи.
– Грейс Дарлинг – милая Грейс, – повторил он. Ситуация больше не забавляла ее, и она уже хотела стряхнуть его руку, как вдруг от двери раздался голос:
– Грейс.
Они оба повернулись – на пороге стоял Дональд.
– Ты готова идти домой?
– Да. О, да, – она торопливо шагнула ему навстречу.
– Я… я как раз говорил вашей… вашей жене… – нетвердыми шагами Фарли направился к Дональду, потом покачал головой. – Так что я ей говорил? Ах, да, – и, нацелив палец в грудь Дональда, он продолжал: – Вы знаете, что у вас очень красивая жена, мистер священник? Вы знаете, что вы – счастливый малый, а? И я хочу вам сказать еще кое-что. Мне всегда хотелось сказать вам об этом. Эта девушка, эта кра… красивая девушка не должна бросать пиа… пиани-нино. И еще…
– Боюсь, у меня нет времени слушать вас, – холодно произнес Дональд. Он с нескрываемой ненавистью посмотрел в часто моргающие, затуманенные глаза молодого Фарли и быстро зашагал по коридору вслед за Грейс…
Десять минут спустя они поднимались по холму в направлении дома, и Дональд – в третий раз с тех пор, как они покинули школу, – проговорил:
– Не считай меня за дурака. Я же слышал, что он сказал. Он назвал тебя «милой Грейс», а мужчина, пьяный он или трезвый, никогда не скажет такое экспромтом – и не уверяй меня.
Грейс уже рассказала ему, что произошло на самом деле. Это объяснение должно было снять с нее его обвинения, и теперь она молчала. Когда они достигли аллеи, ведущей к дому, Дональд, который все еще выговаривал ей, заметил:
– Ты забываешь о своем положении. Ты – жена священника, но ты об этом часто забываешь, а…
– А Грейс Дарлинг была дочерью смотрителя маяка, – дерзко воскликнула она. – Говорю тебе, Дональд, он намекал на героиню, он не имел в виду меня…
Они находились в гостиной. В камине весело горел огонь, а первая в жизни Стивена новогодняя елка сверкала украшениями в дальнем углу комнаты. Ветки остролиста были укреплены под разноцветными тарелками, высоко укрепленными на стойках по всем стенам. Обстановка напоминала рисунки на рождественских открытках: она была очаровательной, теплой, манящей, но в тот момент Грейс ненавидела весь этот дом – и его хозяина. Больше всего хозяина: он стоял с
