стороне ее бедра.
Наклоняется, проводит там же языком. Кэтрин стонет сквозь закушенную губу и подается навстречу, но Том останавливает ее.
– Повтори, – громко произносит он, – чья ты девушка?
– Твоя.
– Чья еще?
– Только твоя.
Внутри поднимается, как цунами, порочная волна гордости и чувства собственничества. Том тяжело дышит, опуская голову между ее ног, прижимается губами к клитору. Она настолько влажная, что он мог бы войти уже сейчас, но сегодня у него нет желания торопиться.
Она пытала его непонятными двойственными сигналами, и теперь наступает его очередь получить кусочек сладкой мести. Том ласкает ее то губами, то языком, и каждое движение заставляет Кэтрин стонать чуть громче. Это лучшая музыка для его ушей.
Ладони скользят по ее спине и бокам, куда можно дотянуться, останавливаются на груди. Тело ноет от возбуждения, но Том держится: он еще здесь не закончил. Его язык забирается внутрь, превращая стон в невразумительное мычание. Хочется целовать ее бесконечно, нет лучше чувства, чем бархат кожи под губами. И нет лучше вкуса, чем мокрая Кэтрин, которая ноет, подается вперед, с напряженными ногами, пытаясь нечестным путем получить удовольствие.
Том держится, не готовый сдаваться. Он останавливается, спускается с поцелуями к ее бедрам, потом к лодыжкам. У нее такие маленькие ножки… Разочарованный вздох только раззадоривает: так ей и надо. Он поднимается, раздевается сам, не забывая поглаживать ее – нужно все время поддерживать контакт.
Надев презерватив, он проходится поцелуями по выступающим косточкам на спине. Кэтрин нетерпеливо ерзает, вызывая радостный смешок: его девочка капризничает. Том мягко обхватывает ее шею ладонью одной руки, а пальцами второй проводит между ее ног.
– Чья ты, королева Кейт? – шепчет он ей на ухо в третий раз.
– Твоя, – стонет она. – Только твоя, пожалуйста… Пожалуйста, Том.
Эти слова падают горящей спичкой в керосиновую бочку. Том без лишних слов отвечает на ее просьбу и одним движением плавно входит. Кэтрин выгибается, насколько позволяют связанные за спиной руки, упирается лбом в кровать.
Неторопливо, хоть это и дается ему тяжело, Том начинает двигаться внутри нее, осознавая глубину собственного безумия. Он настолько потерял голову от ревности, что заставил ее повторять слово «твоя», и последний раз это прозвучало как признание.
Он сам еще опасается этого слова, но с каждым днем оно все больше становится правдой. Кэтрин заставляет его чувствовать что-то настолько сильное… Том невольно ускоряется, хотя у самого мутнеет в голове от ощущений.
Кэтрин позволила завязать себе глаза и затянуть галстук на руках. Она сама отдалась в его власть, и Том чувствует себя таким пьяным, словно в нем бутылка виски. Он цепляется за ее бедра, как за опору, бездумно входя глубже, а Кэтрин уже не стонет – она мычит куда-то в простынь. Сдерживаться становится почти невозможно.
– Ост-торожнее, – просит она.
Покорно замедлившись, Том тянет ее за запястья, заставляя подняться. Так лучше: она начинает беспомощно хватать воздух ртом. Он неторопливо, но глубоко входит, придерживает ее за плечи, а вторую руку опускает вниз. Как только ее клитор оказывается под его пальцами, Кэтрин откидывает голову назад и начинает сжиматься вокруг члена с громкими стонами.
От этого звука держаться больше не получается: Том ускоряется, чувствуя, как растворяется в ее оргазме.
– Твоя, – протяжно произносит Кэтрин.
Это становится последней каплей. Комната исчезает, все, что за ее пределами, тоже. Гравитация прекращает свое действие. Только его королева держит его бренное тело на этой кровати, не давая оторваться и умереть. Откуда-то издалека Том слышит собственный стон: оргазм накрывает и его.
Очень тяжело не рухнуть рядом с ней обессиленным трупом, но у него еще есть чем заняться. Отдышавшись немного и зайдясь коротким приступом кашля, Том развязывает Кэтрин глаза и ослабляет узел на галстуке.
– Ты сумасшедший. – Она поворачивается, растирает кожу на запястьях.
– Это все ты, – улыбается Том.
Лицо Кэтрин становится серьезным: она опускает взгляд на его губы.
– Подожди секунду, – тянется она за бумажной салфеткой.
– Опять кровь? – спрашивает он.
– Да, тут немного. Я вытру.
Том ненавидит, когда такое происходит при ней. Сколько бы она ни говорила, что это никак не влияет на их отношения, все вранье. Просто лжет Кэтрин сама себе. Хочется быть ее героем, а не куклой-блевунчиком, с которым куча возни.
– Не морщись, – просит Кэтрин. – Это нормально.
– Дай, я сам, – отбирает салфетку и затыкает себе нос.
– Том, ты опять это делаешь.
– Что? – подхватывает Том ее рубашку и свой галстук.
– Отказываешься от помощи, даже небольшой. Мне несложно за тобой поухаживать.
– Нечего за мной ухаживать, – недовольно отвечает он. – Я не ребенок, и это вообще моя задача… заботиться о нас обоих. Покажи запястья. Не натерло?
– Том! – резко убирает руки она. – Твоя токсичная маскулинность делу не помогает.
– Что?!
– Нам пора поговорить.
Гнев возвращается, но теперь совсем в другой форме. Том с трудом держит себя в руках: зачем она это делает? Все ведь понятно: если он будет ныть и жаловаться, Кэтрин перестанет видеть в нем мужчину. А кроме нее этого и так никто не видит, и тогда что? Продолжит с ним встречаться, но теперь из жалости, и будет тихо ждать, пока он или выкарабкается, или коней двинет?
– Кейт, ты не хочешь этого разговора.
Она молча забирает из рук одежду и давит на грудь, заставляя лечь. Когда Кэтрин седлает его и нависает сверху, на мгновение кажется, что она решила продолжить… Но вместо этого она закрывает ему рот рукой.
– Твоя мужественность в безопасности, – ожесточенно произносит она. – Я чертов онколог и знаю, что делает с людьми чертов рак. Дальше будет сложнее, понимаешь? И если сейчас, когда я просто хочу вытереть кровь, которая идет у тебя из носа, ты не даешь мне права даже на крохи заботы, что будет с нами потом?
Глядя на него пылающими глазами, она переводит дух, но руку не убирает.
– Тебе еще может быть больно. Страшно. Грустно. Рак – коварная дрянь, и ты можешь потерять себя в нем. Не знаю никого, кто будет тебя в этом поддерживать. Ты не хочешь говорить братьям. – Заметив его нахмурившиеся брови, она сильнее прижимает ладонь: – Тихо. Как договорились, не буду заставлять. Но с семьей ты тоже не общаешься. Том, у тебя сейчас есть я. И раз ты так хочешь слышать, что я твоя девушка, то послушай еще кое-что. Ты – мой парень. Мой, и если ты не позволишь себе хотя бы немного слабости, рак убьет нас. Понял?
Каждое слово хлещет по лицу, будто отрезвляя. Она чертовски права, и сейчас, со всеми этими аргументами, Том выглядит
