— Я считаю, они в равной степени приносят удовольствие и богатым и бедным. Но все же лучше бы мы не ездили. Дед Женевьевы бредил. Поверьте, это не очень приятно.
— Мадемуазель Женевьеве нужно было дождаться приглашения. Ей не стоит навещать деда без предупреждения.
— Должно быть, раньше он был совсем другим... я хочу сказать, когда Франсуаза была маленькой.
— Он всегда был суровым человеком. И к себе, и к другим. Ему следовало пойти в монахи.
— Наверное, он и хотел это сделать. Я видела комнату, похожую на келью, и думаю, он провел там не одну ночь.
Нуну опять кивнула.
— Такому человеку не следовало жениться, — произнесла она. — Но Франсуаза не знала о том, что происходило. Я старалась внушить ей, что так и должно быть...
— Что происходило? — спросила я. Она быстро взглянула на меня.
— Он был не очень ласковым отцом. Он хотел, чтобы дом походил на... монастырь.
— А ее мать... Онорина?
Нуну отвернулась.
— Она была не слишком крепкого здоровья.
— Да, — сказала я, — у бедной Франсуазы было не слишком счастливое детство... отец — фанатик и больная мать.
— Тем не менее, она была счастлива, уверяю вас.
— Да, когда она пишет о своих вышивках и уроках музыки, кажется, что она счастлива... Когда ее мать умерла...
— Что? — резко спросила Нуну.
— Она горевала?
Нуну встала и вынула из ящика еще один дневник.
— Прочтите, — сказала она.
Я раскрыла тетрадь. Она ходила на прогулку, был урок музыки; она закончила вышивать покров для алтаря; уроки с гувернанткой. — Обычная жизнь обыкновенной девочки.
И вдруг эта странная запись:
«Сегодня утром в классную комнату пришел пана, мы занимались историей. Он был очень печален и сказал: «У меня для тебя известие, Франсуаза. У тебя теперь нет матери!» Я почувствовала, что должна плакать, но не могла. А папа смотрел на меня печально и строго. «Твоя мать долго болела и никогда бы не выздоровела. Это ответ Господа на наши молитвы». Я сказала, что не молилась за то, чтобы она умерла; а он ответил, что пути господни неисповедимы. Мы молились за мать, и этот исход был счастливым. «Теперь она обрела покой», — сказал он. И вышел из классной комнаты».
«Папа сидел в ее комнате два дня и две ночи. Он не выходил, а я пришла, чтобы отдать печальный долг покойной. Я долго стояла на коленях у постели и горько плакала. Я думала, что это потому, что мама умерла, но на самом деле потому, что было больно коленям и мне там не нравилось. Папа все время молится, и все об отпущении своих грехов. Я испугалась, потому что, если он так грешен, что тогда будет с нами, кто далеко не так усердно молится?»
«Мама лежит в гробу в ночной сорочке. Папа говорит, что теперь она обрела покой. Все слуги приходили, чтобы попрощаться с ней. Папа все время там и молится об отпущении грехов».
«Сегодня были похороны. Величественное зрелище. Лошади в плюмаже и траурной сбруе. Я шла с папой во главе процессии в черном платье, которое Нуну дошивала всю ночь, и с черной вуалью на лице. Когда мы вышли из церкви и встали у катафалка, а священник говорил всем, что мама была святой, я заплакала. Ведь это ужасно, что такой хороший человек должен умирать».
«В доме тихо. Папа в своей келье. Он молится — я знаю это потому, что когда я стояла за дверью, я слышала. Он молится об отпущении грехов, о том, что его великий грех должен умереть вместе с ним, что страдать должен он один. Я думаю, он просит Бога быть не слишком суровым к маме, когда она попадет на небеса, и о том, что каким бы ни был его Великий Грех, виноват только он, а не она.»
Я закончила чтение и посмотрела на Нуну.
— Что это за великий грех? Вы знаете?
— Он был из тех, кто считал грешным даже смеяться.
— Но ведь он женился. И не пошел в монастырь, а прожил всю свою жизнь здесь. Нуну лишь пожала плечами.
На Новый год граф уехал в Париж, и Филипп вместе с ним. Работа моя продвигалась, было уже готово несколько картин. Какая радость видеть их первозданную красоту! Мне доставляло большое удовольствие просто смотреть на них и вспоминать, как эти сияющие краски понемногу возникали из-под многолетних загрязнений. Но это было больше, чем возвращенная миру красота — это была моя единственная возможность самоутверждения.
И все же каждый день я просыпалась с чувством, что я должна покинуть замок, словно кто-то предупреждал меня: найди какой-нибудь предлог и уезжай!
Но никогда раньше я не получала такого удовольствия от работы, как теперь; и никогда ни один дом не интересовал меня так, как замок Гейяр.
Январь выдался особенно холодным, на виноградниках трудились не покладая рук — боялись, что померзнет лоза. Во время наших с Женевьевой поездок или пеших прогулок мы часто останавливались и наблюдали за виноградарями. Иногда мы заходили к Бастидам, и как-то раз Жан-Пьер повел нас в погреба и показал нам бочонки со зреющим вином и объяснил особенности его изготовления.
Женевьева заметила, что эти глубокие погреба напоминали ей каменный мешок в замке, на что Жан-Пьер возразил, что здесь ничего и никого не забывали. Он показал нам, как в погреба поступает свет для регуляции температуры; он предупредил, что туда запрещено приносить какие-либо растения или цветы, потому что они могут испортить вкус вина.
— Сколько лет этим погребам? — поинтересовалась Женевьева.
— Они существуют столько, сколько лет здесь делают вино... а это несколько столетий.
— И преуспевая в искусстве виноделия, постигая все его тонкости, — прокомментировала Женевьева, — хозяева замка бросали людей в темницы и оставляли их там умирать от голода и холода.
— Вино для ваших благородных предков было ценнее жизни их врагов, это естественно.
— Насколько я понимаю, все эти годы вино делали Бастиды.
— И кстати, из семейства Бастидов один удостоился чести стать врагом ваших предков. Его кости остались лежать в замке.
— О, Жан-Пьер! Где?
— В каменном мешке. Он был дерзок с графом де ла Таллем, его призвали в замок и никто его больше никогда не видел. Он вошел в замок, но не вышел оттуда. Представьте, его вызывают к графу. «Войдите, Бастид. Что это вы такое себе позволяете?» Смелый Бастид пытается объясниться, наивно веря, что имеет те же права, что и его хозяева; и тогда господин граф делает неуловимое движение ногой и пол разверзается... дерзкий Бастид летит вниз — туда, где уже лежат другие. Умереть от голода и холода... от ран, которые он получил во время падения. Какая разница? Он больше не доставляет беспокойства господину графу.
— Вы говорите так, словно до сих пор вне себя от возмущения, — с удивлением сказала я.
