возвращались домой пешком. Александр Борисович шагал быстро, сердито говорил:
– Ишь, обставились цацками и коврами, как во дворце… сейчас каждый второй в городе – из ихних… врач… какой он врач, так, обслуга новорусских мадамов…
Володя с Наташей шли позади. Оба они повеселели, выйдя на улицу. Наташа рассказывала о новом фильме-комедии, Володя слушал и улыбался. Он был рад, что они ушли из чужого неприятного дома, от чужих людей, с которыми не о чем было говорить и которые так пристально и настойчиво его рассматривали, будто полицейские или врачи… да, кажется, они и есть врачи…
Дома Володя совсем успокоился, долго сидел и играл в разные игры на компьютере, а потом лег на диване и заснул. И явились перед ним прекрасные черные глаза, и нежный голос пропел тихо и гортанно: «Наиль мой…» Но вдруг погасло все, и открылась бескрайняя пепельная пустыня. Розоватые кирпичные стены уступами вздымались к темнеющему небу. От них душно и сладко пахло хвойной смолой. Нечеловеческий, бесчувственный, мертвый рокот донесся отовсюду, наполнив пустыню: «Черноголовый… вернись…» Он почувствовал тяжесть в руке и взглянул: знакомо блеснуло медное лезвие топора. Привычным, ловким движением он перехватил обмотанную кожей ручку. И засмеялся…
Третью ночь Марк спал рядом с сыном. Точнее, дремал, вздрагивая и просыпаясь. С того момента, как он увидел щуплую фигурку в руках следователя, все вокруг стало прежним, будто он проснулся от долгого сна. Жизнь раздвинулась в бесконечность, и будущее опять казалось заманчиво-неизвестным, как в детстве. Второй день он чувствовал легкость и спокойствие, словно с плеч упала тяжкая ноша, словно остановился после долгого бега и больше некуда спешить. Все стало прежним. И этот исхудавший мальчик с рыжей щетинкой на бритой голове, с красными руками в цыпках и торчащими позвонками на худой спине – был прежним маленьким Шуркой. Мальчик не говорил ни слова, но не отрывал от отца взгляда и все время держался за него. Только заснув, он выпускал отцовскую руку, и тогда Марк сам брал его ручку в ладони, как держался в детстве за спасательный круг, уже научившись плавать, но все еще боясь его отпустить. Первые две ночи они провели у Говорова, а вчера вернулись домой. Симо с женой приехали почти одновременно с ними. Увидев Сашу, Хенна всплеснула руками, закричала по-фински: «Ой-вой-вой, пойка парка!» (мальчик бедный!) и попыталась было упасть в обморок, но Симо ткнул ее в спину костлявым кулаком, и Хенна пришла в себя. Обливаясь слезами, она бросилась целовать ребенка, и тот, казалось, ее узнал, но не улыбнулся и ничего не сказал. Симо ворчал на жену: «Ты его задушишь… ну, вернулся человек живой… и хорошо…» Когда Хенна выпустила Шурку из объятий и, громко сморкаясь, отправилась на кухню, Симо осторожно поцеловал мальчика в бритую голову и протянул ему конфету. Шурка взял ее, серьезно и долго разглядывал, потом сунул в карман. Старик всхлипнул и, пробормотав: «А на лестнице-то как натоптали! Стадо тут бегало, что ли…», пошел за шваброй.
Они поужинали вчетвером на кухне печеной рыбой с картошкой. Шурка ел быстро и жадно, хватая куски руками, и Хенна, глядя на него, опять разрыдалась, но в этот раз Симо ничего не сказал, только отвернулся сердито. О Лизе никто не спрашивал.
На ночь Марк уложил сына на своей огромной черной кровати. Сам устроился тут же, рядом, подложив под спину подушки. Он долго сидел и читал какие-то тексты на компьютере, не понимая, что читает. За окном играли на гитаре, пели и смеялись. Он не заметил, как задремал. Ему сразу приснилось бескрайнее алое поле. Высокие маки пахли сладкой горячей травой. Он шел, раздвигая руками волны шелковых лепестков. Наклонился и сорвал один цветок. Поднес к лицу и увидел, что середина цветка угольно-черная, сгоревшая. Тысячи маков вокруг качали траурными кроваво-черными головами… Сладкий душный запах хлороформа… Он повернулся, чтобы бежать, и столкнулся с Ольгой. Пепельные волосы, мертвые глаза тлеют алыми угольками…
Он всхрапнул, проснулся и взглянул на часы. Было ровно два часа ночи. Шурка тихо сопел, в свете ночника бритая голова на подушке серебрилась, будто седая. Марк взял с ночного столика бутылку нарзана, открыл и жадно выпил сразу половину. Солоноватая вода освежила и успокоила. В доме полная тишина, и на улице тоже все стихло. Высокие окна чуть желтеют от уличных фонарей. Врач сказал, что дома, в знакомой обстановке, Шурка быстрее придет в себя. Да, все будет хорошо. Как только сын поправится и начнет говорить, они уедут отсюда далеко. Может быть, в долгий круиз по морям-океанам. Чтобы каждый день в новой стране, в новом городе. В каюте обязательно с балконом, чтобы светили в нее днем солнце, а ночью луна, и волны плескались о борт. И все забудется, исчезнет, и наступит новая, чудесная жизнь. Уже наступила… Они вдвоем. Никто им больше не нужен. Как хорошо, что ее больше нет в доме… надо будет выбросить все ее вещи… всю мебель из ее комнаты… чтобы ничто не напоминало…
Тихий полузвон-полусвист донесся из коридора. В спальне Лизы пробили напольные часы… Через минуту он вспомнил. Там нет часов. Еще весной она попросила убрать их. Сказала, что они стали мешать ей спать. И он сам отнес часы вниз, в гостиную, и поставил у стены, рядом с белым диваном.
Марк достал из ящика в тумбочке старый отцовский стечкин и встал. Крадучись вышел на лестницу. Бесшумно закрыл на ключ дверь своей спальни и тихо шагнул в комнату Лизы. Там было почти темно, но он сразу увидел на фоне окна силуэт человека. Человек сидел посреди комнаты, на кушетке. Марк вытянул руку с пистолетом вперед.
– Надеюсь, хе-хе, пули не серебряные?
Глухой старческий голос звучал насмешливо.
– Встаньте и поднимите руки! – Марк говорил тихо, чтобы не услышал и не испугался ребенок.
– Да полно тебе, не в театре! Сядь, кхе, поговорим!
Ногой Марк нащупал провод торшера, нажал на кнопку. В розоватом свете возникло морщинистое лицо с крючковатым носом и круглыми, близко посаженными глазами. Глаза мерцали тусклым красноватым золотом. Человек был очень стар, мал ростом, коренаст, ноги в черных валенках не доставали до пола. Укутан в серый полосатый плащ, длинные полы веером лежат вокруг него на кровати.
– Кто вы? Как смогли войти в мой дом?
– Зачем входить? Влетел. Форточку-то ты не закрыл…
– Это сумасшедший, конечно. Один из ее пациентов. Узнал адрес и
