печали, ни спешки, ни суеты – им некуда было торопиться, они лежали и ждали. Здесь все было правильно, чисто. Да, ей было хорошо среди мертвых. Когда охватывала тоска, она шла сюда, и становилось теплее у нее на душе. Сюда и добралась она ночью, после того вечера, события которого уже помнила с трудом. Ножи, запачканные кровью, она закопала под скамейкой. Недалеко был старый полуразрушенный склеп, когда-то белый, а теперь бурый, заросший мхом. Внутри тоже рос мох и трава. Там она постелила плащ, легла и заснула. Так прожила на кладбище почти неделю. Днем сидела на скамейке, что-то шептала бабе Нюре и матери, потом бродила по кладбищу, собирала с могилок заплесневелые куски хлеба, пила воду из ржавого крана. Зубной протез где-то потерялся, и жевать деснами было больно. Силы убывали, ходить становилось все труднее. Иногда ей казалось, что она сидит на табуретке у стола, покрытого синей скатертью, баба Нюра наливала чай в граненый стакан в подстаканнике и клала на блюдце острый кусок сахара. Она протягивала руку к стакану, но стены заливал алый отсвет, и в малиновом бархатном кресле появлялась тень с острым клювом…
Однажды вечером, лежа в склепе, Тося начала сильно дрожать. Она встала, надела плащ и побрела к выходу с кладбища. Было все еще довольно светло, белые ночи продолжались, хотя кое-где листья уже начинали желтеть. Шла она долго, не замечая ни домов, ни прохожих, и вот пахнуло морским ветром, и открылась впереди широкая река. Она стояла перед высоким зданием из серого гранита, и бронзовые грифоны глядели на нее сверху одобрительно. Тося нащупала в кармане ключ. Тяжелую дверь открывала долго. Английские часы приветственно свистнули – час ночи. Задыхаясь и останавливаясь на каждой ступеньке, она поднялась на второй этаж. В темном зеркале перед ней встала исхудавшая старуха в драном платке и грязном измятом плаще. Голова ее тряслась, нос, как клюв, нависал над беззубым ртом. Она вошла в малиновую гостиную. Сумрачно и пусто, никого. Вернулась на лестницу, медленно потащилась наверх. Вот и комната для собраний, тут тоже пусто и почти темно. Из окна от набережной льется золотистый свет. В конторских рукописях она видела план здания и знала, что в этой комнате была когда-то детская. Здесь умер старший сын великого князя, тот самый младенец, останься он жив, мог бы стать царем и императором, и вся история пошла бы другой дорогой…
– Да, иссстинно так…
Тень скользнула из угла. Серая юбка скрывает ноги, вместо рук – серые крылья. Голова с длинным черным клювом склонилась набок, красные глаза светятся, как два уголька.
– С ним мы уссспели… А вот ты промахнуласссь…
– Вы обещали отвезти меня домой, – хрипло сказала Тося и не услышала своего голоса, но ведьма поняла ее.
– Отвезем, отвезем… Раз обещали… – И ведьма засмеялась, закаркала. – Сейчас и отправимся… Открывай окно!
Тося придвинула стул, с трудом забралась на него, распахнула створки высокого окна и встала на подоконник. Далеко внизу шуршали машины, впереди темнела широкая река. Небо было закрыто сизыми облаками, словно вороньими крыльями.
– Лети, Ина!
Облака на мгновение разошлись, и в лунном свете блеснул белым золотом крест на мачте каменного корабля. Тося… Тося… Неужели ты больше не увидишь этот город, реку, кладбище с могилой матери и бабы Нюры?.. Тоска и страх сжали сердце. Как прекрасен город, как чудесна река, и облака не сизые, а сиреневые… Я хочу вечно смотреть на них… Нога ее соскользнула с карниза, сердце замерло, и она взлетела. Рядом каркала, смеялась ворона.
– Не смотри назад, Ина! Летим отсюда! Забудь обо всссем…
Две большие вороны поднимались все выше, поворачивая к югу, и скоро исчезли в сизых облаках.
На набережной встали машины. Люди выходили, качали головами, тихо переговаривались. Кто-то звонил по телефону. Седой человек протиснулся сквозь толпу.
– Позвольте, я врач.
Он опустился на колени над маленьким телом, пощупал неловко заломленную костлявую руку и худую шею.
– Скорая уже едет, – сказали ему. – Будут через минуту.
Человек встал, вытер руки платком.
– Торопиться больше некуда…
В Гнездо пришла осень и начала потихоньку красить его в свои цвета. Зелень кленов помечена желтым и красным, туман клубится по бурой траве, ноготки почернели. Стихли из окон крики. Обитатели Гнезда смотрят вверх, на тяжелые дождевые облака, и думают каждый о своей сказке. День угасает все быстрее, и утешительница ночь все раньше приходит вместе с таблетками снотворного.
Лиза сидела одна в своем кабинете, когда без стука открылась дверь. Капитан Лугин молча прошел к столу, опустился в кресло для пациентов. Взглянул в окно, на клены и темнеющие облака.
– Не здороваетесь… не хотите желать мне здоровья? – усмехнувшись, спросила Лиза.
– Конечно, я желаю вам здоровья, Елизавета Юрьевна. Просто мне показалось, что мы не расставались.
– Да, я тоже минуту назад думала… что вы сейчас придете.
– Следствие закончено. Против вас не будет возбуждено дела.
– Нашли убийц?
– Вы это отлично знаете. Один уже находится в следственном изоляторе. Вашего… знакомого мы разыскиваем и, рано или поздно, найдем.
Павел начинал раздражаться. Когда он шел сюда, то чувствовал странную радость. Бледность ее лица, припухшие, как у обиженного ребенка, губы, синие тени под глазами вызвали желание погладить ее по голове, ободрить хорошими словами. Но низкий спокойный голос прогнал жалость.
– Вы так и не поняли, что Лера не убивал ту женщину и ребенка… И глупый вор тем более.
– Тот, как вы его называете, глупый вор уже во всем признался.
– И вы ему верите?
– Понимаю, вам хочется верить своему… – Павел хмыкнул, – другу. Но все факты подтверждают их вину. И я сюда пришел не для того, чтобы это обсуждать.
– Вы пришли именно поэтому. Вы отлично знаете, что тот вор может лгать. Возможно, ему хорошо заплатили, и деньги будут ждать его по возвращении из тюрьмы. Да, я верю тому, что успел рассказать Лера. Я его очень хорошо знаю. Он ударил ее, она упала. Когда они оттуда уходили, и Ольга, и оба мальчика были живы.
– И поэтому он пытался его найти и убить? Как свидетеля?
– Конечно, нет. Он хотел его кому-то отдать. Но понял, что дом окружен и с ребенком ему не уйти.
– Ваши фантазии занимательны. Но суд вряд ли так художественно
