Чем чаще высокие чиновники опровергали эти слухи, чем чаще они открещивались от своих связей с фондом, тем меньше им верили.
Что касается Александра Трошкина, то его будущее виделось могучим и прекрасным.
Слухи о его назначении на тот или иной пост бродили по Москве беспрерывно. Сначала говорили о должности министра иностранных дел. Изготавливался слух так: в течение недели Трошкина подозрительно часто видели в МИДе. Потом одна из трошкинских девушек в Пресс-центре Совета Федерации при большом скоплении журналистов шепотом разговаривала по телефону с Трошкиным, время от времени истерически вскрикивая: «Правда?.. И Указ уже подписан?.. Вот будет сенсация!.. Нет, никто и предположить не может… А вы можете прислать мне по факсу?..» Шептать и прикрывать трубку рукой в присутствии журналистов — лучший способ привлечь к себе внимание. Бумажку, полученную по факсу, девушка прочитала, разорвала на куски и выбросила в урну. Надо ли добавлять, что уже через пять минут после ее ухода этот документ стал всеобщим достоянием.
Проект Указа Президента РФ о назначении Трошкина А. Д. министром иностранных дел, сложенный из восьми клочков с рваными краями, выглядел достовернее любого официального сообщения, и «новость» была достойно отражена средствами массовой информации. Трошкин отреагировал единственно возможным образом — он гневно опровергал эту «утку», эту «нелепую шутку», эту «чью-то провокацию»; им было сказано много уважительных слов в адрес действующего министра иностранных дел — «умнейшего человека и высокого профессионала». Виновато опуская глаза, он клялся, что не получал такого рода предложений ни от Президента РФ, ни от Премьера. Ему не верили, и он был почти счастлив.
Слухи о назначениях следовали один за другим, а Александр Дмитриевич тем временем, как он выражался, «подтягивал снаряды к месту боя передового отряда». У Трошкина уже работало около ста человек, в Думу регулярно поступали законопроекты и аналитические записки, подготовленные экспертами фонда, и вся эта продукция весьма благосклонно воспринималась депутатами. Многие чиновники из аппарата Госдумы уже вовсю сотрудничали с фондом «Наша демократия» на возмездной основе, а среди заказчиков фонда все больше встречалось представителей крупного и очень крупного бизнеса. Фонд «Наша демократия» становился нормальной, эффективно работающей лоббистской структурой.
Не менее удачно фонд занимался региональными выборами. Трошкину приписывали проведение семи блистательных предвыборных кампаний, в результате которых его кандидаты прошли в губернаторы с большим отрывом от всех претендентов и в первом же туре выборов.
Татьяну Эдуардовну глубоко трогало, что Трошкин, несмотря на свою сумасшедшую и расписанную по минутам жизнь, всегда находил для нее время. Как только у него образовывалось окно между двумя мероприятиями, он приезжал в редакцию «Молодежных вестей», пусть даже на пять минут. Однажды, прилетев из командировки, он примчался из аэропорта к Татьяне в редакцию, сунул ей в руки букет роз и пакет со сладостями и со словами: «Я только глянуть на тебя», уехал в тот же аэропорт, откуда у него через час улетал самолет в следующий пункт назначения. Приятно? Очень. Татьяна Ценз вынуждена была признать, что никто и никогда к ней так не относился. Поклонников в ее жизни было много, но только Трошкину удалось внушить ей, что совсем, никогда и нигде он не может без нее обходиться.
Нора Симкина потешалась над материнскими чувствами Татьяны к Трошкину и над тем, как ловко он убедил ее в совершенной особенности и безграничности своей любви:
— Прекрасная девушка Таня в соседнем подъезде живет. Он с именем этим ложится и с именем этим встает, — говорила Нора. — Раз дело зашло так далеко — уходи от своего придурка Ценза и выходи за Трошкина замуж.
— Зачем замуж-то? — удивлялась Татьяна. — Что у тебя за старорежимные установки?
— Затем, чтобы не потерять твоего распрекрасного Сашеньку. Долго он в таком графике не продержится, а ты уже влипла по уши.
— В каком графике? — смеялась Татьяна. — Не так уж часто все происходит.
— Что будет, когда пройдет гормональное бешенство, сопутствующее первым стадиям пылкого романа? Когда все мысли только ОБ ЭТОМ, когда готов нестись за сто километров, только чтобы дотронуться, когда готов где угодно, даже на ветке? А потом-то что? Угар пройдет, а что останется? Если бы вы были соратниками по его бессмысленной политической гонке, тогда еще ничего, была бы надежда на продолжение. Вы бы обсуждали текущие дела, спорили, ругались, потом мирились. Ты была бы у него в деле, понимаешь? Вы были бы вместе, шли бы по одной дорожке. А так? У тебя — своя жизнь, и ты идешь куда хочешь, у него — своя. Голова у вас о разном болит. О чем вы будете разговаривать?
— О моей жизни и о его. — Татьяна искренне не понимала, к чему клонит Нора.
— Ваши жизни очень разные, очень. Они нигде не пересекаются, им зацепиться нечем. Что-то должно быть общее — семья, работа, быт, гости, совместные поездки. Хотя… — Симкина опять вздыхала. — Гони ты его лучше, если еще можешь.
— Может, и могу, — мечтательно отвечала Татьяна, — но не хочу-у-у.
Появление на горизонте хищной Григорчук по эффекту походило на землетрясение. И не только потому, что Татьяна Эдуардовна привыкла к своему Трошкину и плохо представляла, как можно без него обходиться, но и потому, что она совершенно не ожидала такого расклада. Если и было в ее жизни что-то постоянное, нерушимое и надежное, так это его любовь.
…Трошкин выглядел подавленным и усталым, и Татьяна опять начала его жалеть. И злиться на себя за это.
— Ты о чем так печалишься, Саша? О себе или о ней?
Трошкин не ответил.
— Извини, но ей уже хуже не будет… — начала она. — Зато мы все нахлебаемся. Бывают такие чудные люди, которые даже смертью своей портят жизнь всем окружающим.
— Ты несправедлива, — сказал Трошкин. — Не сама же она себя убила, чтобы всем навредить.
— Я бы не удивилась…
— Перестань!
— Знаешь, Саша, у меня к тебе странное предложение, совсем странное. Боюсь показаться тебе круглой дурой, но еще больше боюсь остаться в дураках. Давай сами найдем убийцу?
— Я думал об этом, — серьезно ответил Трошкин. — И пришел к выводу, что шансов почти нет. Его никто никогда не найдет, помяни мое слово.
— Но тогда про всех нас…
— …конечно! А что делать? — Трошкин по-женски всплеснул руками и отвернулся. «Плачет, что ли?» — подумала Ценз, но не встала, не подошла к нему.
— Круг претендентов достаточно узок, — сказала она сухо. — Если хорошенько подумать, то можно и догадаться.
