— Они все делают наоборот. Труп находят через минуту после убийства, время совершения преступления точно известно. Зачем? Зачем, я тебя спрашиваю?
— Я думаю… — встрепенулся Гоша.
— … и думать нечего, — перебил его Василий. — Все очень странно. Если убийца Иратов и он идет убивать Григорчук, то зачем он сообщает всем, что пошел к ней?
— Тебе не приходит в голову, — вклинился Гоша, — что он шел к ней, вовсе не собираясь убивать? Так, поболтать, то-се, но чем-то она его взбесила, и он не сдержался.
— Не похож Вадим Сергеевич на психа. Взбесился? Отлично. Он бы прикончил гадюку и ушел, закрыв дверь. А потом бы еще прикинулся на людях, что она ему продолжает названивать. Вот в такое развитие события я бы поверил.
— А если убийца не Иратов? — спросил Гоша. — Тогда никаких противоречий, тогда все сходится. Григорчук звонит Иратову, но убийца-то этого не знает. Он заходит к ней сразу после телефонного разговора, спокойненько душит бедную женщину, и тут в дверь начинает кто-то ломиться. Помнишь, Иратов говорил, что дверь была заперта, он стучал, но ему не открыли. Иратов уходит к себе, убийца тихонечко смывается, вот и все.
— А зачем оставлять дверь открытой? — Василий уперся в Гошу тяжелым взглядом. — Чтобы точно подсказать нам, когда именно было совершено убийство? Захлопни дверь и спи спокойно.
— Может быть — нечаянно? — предположил Гоша. — В панике…
— Не-ет, Гошечка, не-ет. Здесь что-то другое.
Они вопросительно уставились друг на друга.
— А может быть?! — воскликнул Гоша через несколько минут тягостного молчания.
— Подожди, я сам скажу! — взмолился Василий. — Сравним. Убийца хотел подставить Иратова?
— Да! — Гоша шарахнул рукой по столу и взвыл от боли. — Да. Двух зайцев решил подрезать. Иратов сам напросился — пришел не вовремя и подал убийце сладкую идею. Или убийца слышал, как Григорчук разговаривала с Иратовым по телефону, и знал, что он придет в ее номер с минуты на минуту. А если это так, то нам надо искать человека, которому мешали и Григорчук, и Иратов.
— На первый взгляд — никому из наших фигурантов, — задумчиво сказал Василий. — Более того, они все выгораживают Иратова.
— Ну, ты же правильно заметил, что все они не дураки. Очень не дураки. Так что правильно они себя ведут, — одобрительно заметил Гоша. — Они небось и книжек много читали, так что знают — кто катит баллон на товарища, того больше всех и подозревают. Ищите мотив, товарищ капитан, скрытый мотив.
Гоша и Василий пожали друг другу руки, очень довольные друг другом, а главное, каждый собой.
— Все-таки я умник, — бормотал себе под нос Василий. — Ну просто умник.
— Не зря я парился на мехмате, — хвалил себя Гоша. — Математика, как ни крути, дисциплинирует мозги и оттачивает интеллект.
— При чем тут математика? — возмутился Василий. — Нам же не считать, нам думать надо.
— О боже! — вскрикнул Гоша. — Твоя дремучесть не имеет пределов.
— К тому же, — гордо добавил Василий, — я тоже знаю математику. И химию. И физику.
— Да? — хитро прищурился Гоша. — Физику? И можешь сказать, почему тело падает вниз?
— Могу. Потому что споткнулось, — легко ответил Василий.
— Правильно, — кивнул Гоша. — Тогда, раз ты такой умный, ответь мне еще на один вопрос — как наша с тобой версия состыкуется с тем, что мы изъяли из сейфа Григорчук. И кто приходил к ней в ночь после убийства?
Она притормозила у фонда и открыла окно. Знакомый охранник помахал ей рукой, и она улыбнулась в ответ. По ее расчетам, Трошкин должен был вот-вот появиться. Прождав минут двадцать, она решила подняться к нему сама. Секретарша Марина, ненавидевшая Татьяну Эдуардовну всеми фибрами души, поприветствовала ее тепло и радушно и немедленно завела разговор о модной французской диете, выразительно поглядывая на пышный бюст гостьи.
Ценз слушала, кивала и соглашалась, что избыточный вес в наше время стал серьезной проблемой.
— Ничего удивительного, Мариночка, сидячий образ жизни, машина, бутерброды на ходу…
— Да, да, да, понимаю. — Марина сочувственно закатывала глаза. — Вы же целый день на работе, при такой загрузке ни спорт, ни прогулки невозможны. Ведь вы так поправились, если я не ошибаюсь, в последний год?
— Да, где-то так.
— Представляю, сколько проблем сразу возникло. Вам же пришлось менять весь гардероб… — У Марины даже лицо свело от сострадания.
— … и расширять дверные проемы, — поддержала ее Ценз.
Марина обиженно замолчала — вот и делай людям добро, рассказывай им о французских диетах.
Вскоре в приемную вышел Трошкин и, как показалось Татьяне Эдуардовне, не обрадовался, увидев ее.
— Как дела, Саша?
— Твоими молитвами. Проезжала мимо?
— Приехала за тобой. По-моему, нам обоим следует встряхнуться.
— По-моему, нас обоих сегодня уже встряхивали в МУРе. Не многовато ли тряски? — Трошкин грустно усмехнулся.
— Не вредничай, Саша. — Татьяна Эдуардовна улыбнулась. — Я ведь не отношения выяснять приехала. Да и чего уж теперь-то. Не бойся. Поедем в какое-нибудь тихое место, посидим, обсудим все.
Трошкин заколебался.
— Поедем… — Ценз просила, а не предлагала, и это решило исход дела в ее пользу.
— Поедем. — Трошкин кивнул Марине и взял Татьяну Эдуардовну за руку. — На дачу.
Ценз удивленно вскинула брови, но промолчала. На Дачу Трошкин не возил ее очень давно, года полтора, наверное.
— Ты меня ни с кем не путаешь? — с издевкой спросила она. — Или хочешь склонить меня к сожительству?
— Да, — серьезно ответил Трошкин. — Как думаешь, удастся?
— Не знаю, — так же серьезно ответила Ценз. — Смотря какая дача…
…Дача у Трошкина была чудесная. Большой бревенчатый дом, стилизованный под охотничью избу, вокруг — лес, рядом — маленькое озеро в камышах. Татьяна прошлась по первому этажу, покачалась в плетеном кресле у камина, поднялась в спальню… Раньше она всегда «примеряла» трошкинскую дачу на себя и всегда приходила к выводу, что они подходят друг другу как нельзя лучше.
Но сегодня дача не вызвала у нее прежних чувств. Ее бы воля — она сожгла бы этот дом дотла. Она знала, кого возил Саша сюда в последнее время, и везде — в углах, в креслах, в саду за деревьями, ей мерещилась Григорчук.
— Не надо было сюда приезжать, — сказала она, кутаясь в плед, и Трошкин покорно согласился:
— Не надо было. Но раз уж приехали…
Он разжег камин, достал коньяк, придвинул кресла поближе к огню.
— Все, как раньше. Почти, как раньше, — сказал он.
